НАУКА В ГЕРМАНИИ ПРИ НАЦИСТАХ

Нацистское правление привело науку Германии к катастрофе невиданного масштаба, от которой страна так и не смогла оправиться.

Германия издавна была страной науки. Уже в средневековье немецкие университеты стали широко известны в Европе и почитались как образцовые учебные заведения, куда стремились за образованием юноши из многих стран. Когда Петр I создавал в России Академию наук и первый в стране Петербургский университет, большую часть кадров для них он привлек из Германии. Эта связь науки России и Германии сохранилась до начала XX века. Многие впоследствии выдающиеся русские ученые получили образование в немецких университетах (энциклопедист М.В. Ломоносов, физики П.Н. Лебедев и А.Ф. Иоффе и др.).

Наступление XX века ознаменовалось дальнейшим развитием немецкой науки, особенно в области математики, физики, химии, физиологии и медицины, техники, а также философии, социологии, психологии и др. В стране работало свыше 20-ти университетов, множество исследовательских институтов и лабораторий: университетских и при фирмах, а также пяти Академий наук: в Берлине, Гейдельберге, Геттингене, Лейпциге и Мюнхене. Начавшееся в 1901 году присуждение Нобелевских премий подтвердило положение Германии как ведущей в мире научной страны. Уже в начале 1930-х годов в Германии проживало 32 нобелевских лауреата – больше, чем в любой другой стране мира!

Приход к власти Гитлера в 1933 году коренным образом изменил положение в Германии и, соответственно, положение в ее науке. Во-первых, началось систематическое вмешательство новых властей в университетскую жизнь с целью побудить ученых заниматься прикладной тематикой, необходимой нацистам для подготовки страны к новой войне. Тем самым была нарушена главная заповедь ученого: «…науки не терпят принуждения…» (Устав Московского университета в редакции М.В. Ломоносова, 1755 г.). Во-вторых, нацистское руководство, уже разделившее население страны на «арийцев» и «неарийцев», естественно с ограничением прав последних, попыталось провести это разделение и в сфере науки.

Этим был нарушен другой фундаментальный принцип науки: «Наука интернациональна» или, говоря языком Эйнштейна, «наука не может быть немецкой или еврейской, она может быть только правильной или неправильной». В-третьих, были предприняты энергичные попытки привлечь ученых к решению задач идеологического оправдания национал-социализма. Тем самым был нарушен третий фундаментальный принцип науки: «Наука занимается поиском истины. Оправдание (обоснование) того, что уже принято в качестве истины априорно, не ее дело».

Нарушение нацистским руководством Германии основополагающих принципов, на которых строится наука, имело катастрофические последствия для науки Германии. Назовем некоторые из них.

Массовая эмиграция немецких ученых

С 1933 года, то есть с момента прихода к власти Гитлера, началась массовая эмиграция немецких ученых. Она продолжалась до 1940 года и привела к выезду из страны огромного числа выдающихся ученых. Только нобелевских лауреатов уехало 29 из 32 имевшихся, то есть 90 %! Также уехало множество выдающихся ученых – не лауреатов. Назовем фамилии некоторых ученых, навсегда покинувших в эти годы Германию: физики А. Эйнштейн, Г. Бете, М. Борн, Л. Мейтнер, О. Штерн, Э. Теллер, математики Дж. фон Нейман, Р. Курант, механик Т. фон Карман, химики Ф. Габер, О. Майергоф, Р. Вильштеттер, психолог Э. Фромм, психиатр З. Фрейд. В результате произошло разрушение крупнейших, всемирно известных немецких научных школ, и Германия утратила способность выполнять крупномасштабные научно-технические проекты.

Объясняя «бегство мозгов» из нацистской Германии, большинство исследователей называют в качестве основной причины воинствующую антисемитскую политику нацистского руководства страны. Это не совсем так. Конечно, указанная политика выталкивала из страны, в первую очередь, евреев, в том числе крупных ученых, ибо для этих людей проживание в Германии после 1933 года стало небезопасным. Однако и значительное число крупных немецких ученых – «чистых арийцев», которым в стране ничто физически не угрожало, также предпочли эмиграцию, поскольку не могли принять нацизм. Они осуждали гонения властей на своих коллег-евреев и сочувствовали им, не соглашались с попытками переключения науки на военные рельсы и протестовали против стремления властей идеологизировать науку и использовать ее для оправдания нацизма, но делали все это скрытно, не публично. Кроме того, они понимали, что при сложившейся в стране обстановке несвободы и принуждения занятие наукой для совестливого человека невозможно. Однако эти люди составляли меньшинство немецких ученых.

Переход к выполнению текущих научно-технических разработок

Крупнейшие промышленные концерны Германии в течение 1930-х годов вследствие «бегства мозгов» из страны лишились большой части своих ведущих ученых и специалистов. В этих условиях они вынуждены были свернуть крупные научные исследования, которые они проводили в предшествующие годы, и перейти к выполнению текущих научно-технических разработок по заданиям правительства, связанных с войной.

Наиболее показательна здесь судьба одного из крупнейших в мире немецкого химического концерна «И.Г. Фарбениндустри». До прихода к власти нацистов этот концерн много лет занимался разработкой и

производством широкой номенклатуры лакокрасочной продукции и прославился в мире особым качеством выпускаемых красок и лаков. Уровень работы этого концерна ярко характеризует такая «деталь»: в нем работало несколько нобелевских лауреатов! (Много ли таких концернов знает читатель?) После 1933 года «И.Г. Фарбениндустри» по заказу правительства начал заниматься для нужд германской армии производством искусственного жидкого топлива и искусственного каучука, идущего на автомобильные шины. Впоследствии с этой целью концерн построил два завода в лагере уничтожения Освенцим, где использовался труд узников лагеря. Но особенно «прославился» концерн в этот период разработкой и производством боевых и других отравляющих веществ. Именно при помощи этих отравляющих веществ в Освенциме было уничтожено 4 млн человек. За это концерн «И.Г. Фарбениндустри» на Нюрнбергском процессе был признан преступной организацией, а его руководители впоследствии были осуждены как военные преступники.

Использование идей человеконенавистнической псевдонауки

Для оправдания важнейшей составной части идеологии нацизма – расовой теории (антисемитизм был одним из важных пунктов этой теории) руководители гитлеровской Германии удачно воспользовались разработками своих предшественников – псевдоученых XIX века: француза Ж. Гобино и англичанина (работавшего в Германии) Х.С. Чемберлена и привлекли своих добровольных помощников в современной им Германии, таких как философ и историк О. Шпенглер.

Все эти люди стремились наукообразными методами доказать, что отдельные расы и народы неполноценны и подлежат соответствующему обращению, для чего использовались антропологические данные, в частности форма и размеры черепа. Однако методы, которые применялись этими псевдоучеными (например, умерщвление 150-ти специально отобранных узников Освенцима для создания коллекции скелетов Анатомического института Страсбургского университета, возглавлявшегося профессором (!) А. Хиртом ), и практика, подкрепленная их выводами (уничтожение индустриальными методами миллионов «расово неполноценных» людей), привели к тому, что человеконенавистническая псевдонаука, пышным цветом распустившаяся в нацистской Германии (расовая антропология, евгеника и т.д.), была запрещена в законодательном порядке сначала в демократических странах, а после окончания Второй мировой войны и в самой Германии.

При этом многие псевдоученые, занимавшиеся, так сказать, «теорией», после войны не смогли успешно пройти действовавшую в стране процедуру денацификации и были отстранены от академической деятельности, став «нерукопожатными», а их коллеги, занимавшиеся «практическим внедрением теории», «засветились» на Нюрнбергском процессе, были признаны военными преступниками и осуждены.

Позорное сотрудничество отдельных ученых с нацистским режимом

Многие немецкие ученые самых различных специальностей в период с 1933 по 1945 год опозорили себя активным сотрудничеством с нацистским режимом. Это сотрудничество было разнообразным и включало в себя: занятие учеными важных академических постов (декан, ректор, директор научного института) на условиях, продиктованных режимом; проведение официальной государственной кадровой политики, то есть решительное очищение университетов от ученых и профессоров неарийского происхождения; пропаганда государственной, нацистской идеологии; доносы на коллег «не того происхождения» или «не тех взглядов»; участие в государственных программах исследований и разработок в интересах проводившейся фашистской Германией войны (в том числе, программах, запрещенных международными законами).

Подчеркнем, что люди, занимавшиеся хотя бы одним из перечисленных видов деятельности, были в то же время настоящими, часто крупными учеными. Назовем некоторых из них: В. Гейзенберг, нобелевский лауреат по физике, руководил германским атомным проектом; Р. Кун, нобелевский лауреат по химии, занимался синтезом новых боевых отравляющих веществ; М. Хайдеггер, всемирно известный философ, вступил в национал-социалистическую партию, стал ректором университета и уволил всех профессоров неарийского происхождения, включая своего знаменитого учителя, престарелого профессора Э. Гуссерля, который вскоре умер. Этот ряд можно продолжить...

Провал кадровой политики нацистского руководства немецкой наукой

Двенадцатилетнее правление в Германии нацистов, их политика в отношении науки и активное сотрудничество многих немецких ученых с нацистским режимом нанесли непоправимый урон науке Германии и ее престижу в мире. Полный провал потерпела кадровая политика нацистского руководства немецкой наукой: множество выдающихся ученых – руководителей крупных научных школ – эмигрировало из Германии в период с 1933 по 1940 год, при этом подавляющее большинство эмигрантов после падения нацизма в 1945 году не вернулись на родину, так как не могли простить немцам массовой поддержки гитлеровского режима. В результате всех описанных событий немецкая наука потеряла статус ведущей науки в мире, уступив его США. И подобно тому, как в конце XIX – начале XX веков молодые люди со всех концов света приезжали для повышения своей научной квалификации в Берлин, Геттинген, Гейдельберг, теперь они стали с этой целью приезжать в Нью-Йорк, Массачусетс, Гарвард. И это, повидимому, навсегда. Как говорится, за все содеянное приходится нести ответ!

Сказанное выше не означает, что в Германии в период нацизма полностью прекратились нормальные научные исследования. Отдельные ученые выполняли успешные научные работы, особенно в области химии, биологии и медицины, атомной физики, техники. Например, упоминавшийся уже известный химик Р. Кун проводил обширные исследования ферментов, витаминов группы В, открыл гамма-каротин, за что в 1938 году ему присудили Нобелевскую премию; биолог К. Фриш, один из основоположников этологии, изучил поведение животных (пчел) в естественных условиях и открыл их «язык», за что в 1973 году получил Нобелевскую премию; химики О. Ган и Ф. Штрассман и физик Л. Мейтнер (последняя уже находилась в это время в эмиграции в Швеции) в 1938 году открыли деление ядер урана под действием нейтронов, за что О. Ган получил в 1945 году Нобелевскую премию.

Однако эти «мирные» достижения немецких ученых были скорее исключением на фоне бедственного положения «традиционной» чистой науки в третьем рейхе, вызванного неуважительным отношением к ней нацистских властей и постоянным давлением на нее. Наиболее ярким примером такого отношения может служить введенный Гитлером в 1936 году запрет на любые контакты граждан рейха с Нобелевскими комитетами. Из-за этого запрета немецкие ученые, получившие Нобелевские премии во времена нацизма в Германии, были вынуждены, под давлением гестапо, отказаться от наград и получили

их лишь после окончания Второй мировой войны и краха нацистского режима.

История германского атомного проекта

Наиболее ярким примером последствий такого отношения нацистских властей к науке для немецкой науки и самой Германии является история германского атомного проекта. В 1939 году, вскоре после открытия немецкими учеными эффекта деления ядер урана, выяснилось, что этот эффект приводит к выделению колоссального количества энергии и, таким образом, может быть использован в военных целях для создания нового оружия, обладающего невиданной до того разрушительной силой. Тотчас по личному распоряжению Гитлера были начаты работы по реализации германского атомного проекта, целью которого было создание атомного оружия. Во главе проекта, по приглашению нацистского руководства Германии, встал физик-теоретик Нобелевский лауреат Вернер В. Гейзенберг. Большинство людей не знает, что германский атомный проект был запущен несколько раньше американского (Манхеттенского) проекта. При этом у немцев, учитывая предшествующее развитие их науки, техники и технологий, шансы завершить проект первыми были потенциально выше, чем у американцев.

Однако действительность повернулась совсем по-другому. Уже вскоре после начала германского проекта его руководители и исполнители стали испытывать определенные научные и технические трудности в его реализации. Однако привлечь к работе над проектом новых, более квалифицированных ученых и инженеров для преодоления этих трудностей было невозможно, так как в это время большинство таких людей уже находилось в эмиграции. Осенью 1941 года руководитель проекта В. Гейзенберг неожиданно приехал в Копенгаген к своему учителю Нобелевскому лауреату Н. Бору. Цель визита, по-видимому, заключалась в том, чтобы проконсультироваться у Н. Бора, а еще лучше – привлечь его к работам по германскому атомному проекту. В это время Дания была уже оккупирована нацистской Германией, и это позволило В. Гейзенбергу говорить без обиняков – так сказать «на правах победителя»: «Война неизбежно закончится победой Германии. Дании придется смириться с тем, что она станет частью Германии.

Но война может и затянуться. В этом случае ее исход решится с помощью атомного оружия». В этот момент Н. Бор, который все понял, прервал В. Гейзенберга, и их разговор закончился. После отъезда В. Гейзенберга Н. Бор сумел быстро переправить информацию о ведущихся в Германии работах по созданию атомной бомбы в Лондон, откуда она немедленно была доставлена в США. Можно не сомневаться, что информация Н. Бора заставила американцев ускорить работы по созданию своего атомного оружия, чтобы опередить немцев. И немцев действительно опередили, причем усилиями немецких же ученых, убежавших от Гитлера.

А работы по германскому атомному проекту продолжались еще в течение года. Наконец, в 1942 году министр вооружений нацистской Германии А. Шпеер вызвал В. Гейзенберга и поставил перед ним прямой вопрос: «Мы готовы дать на ваш проект любые деньги. Можете ли вы завершить проект в намеченные сроки?». На что В. Гейзенберг ответил категорически отрицательно: «Это невозможно, поскольку в Германии почти нет высококвалифицированных физиков и инженеров, которые нужны для выполнения работ». Сказанное В. Гейзенбергом было сущей правдой, вполне естественной после десяти лет тотальных гонений в стране против «неарийцев» и «врагов рейха». После этого разговора распоряжением Гитлера финансирование германского атомного проекта было прекращено, а все работы по нему остановлены. Так бесславно закончилась амбициозная идея Гитлера создать новое немецкое «сверхоружие» и с его помощью быстро победить в войне, которая становилась явно затяжной.

Послесловие

Заканчивая эту статью, отметим главное. Гитлеровский нацистский режим нанес Германии огромный экономический, политический и психологический ущерб, ввергнув страну в мировую бойню и причинив ее народу неисчислимые страдания. Немецкий народ сделал правильные выводы из постигшей его катастрофы и после Второй мировой войны решительно отказался от своего нацистского прошлого, отвергнув любые возможные проявления политического радикализма. Это позволило возродить в стране демократическое общество и построить мощную экономику.

Однако наука в послевоенной Германии оказалась на несравненно более низком уровне, чем в донацистские времена. И нетрудно понять почему. Девяносто лет назад, оценивая итоги Первой мировой войны и Версальский договор, по которому на Германию странами-победителями были наложены огромные контрибуции, выдающийся немецкий химик Нобелевский лауреат Ф. Габер – еврей и страстный патриот Германии – сказал, что «в Германии остался один капитал, который невозможно отобрать никакими репарациями. Этот капитал – интеллектуальный потенциал немецких ученых». Ситуация после Второй мировой войны оказалась принципиально иной, поскольку большая, наиболее активная часть немецкого научного потенциала во времена нацизма покинула Германию и не возвратилась в нее даже после войны, когда нацизм был повержен. Так что в превращении Германии после 1945 года во второразрядную научную страну виновен нацизм и сами немцы, которые его поддерживали (а они составляли большинство).

Эта печальная история поучительна для всех стран и народов. Ведь если даже Германия – страна Гете и Гегеля, Гаусса и Гильберта – смогла в течение нескольких лет опуститься из цивилизации в варварство, то ни одна страна и ни один народ не застрахованы от подобного поворота истории, когда уже не до науки.

В.И. Левин, ГОУ ВПО «Пензенская государственная технологическая академия»

Статья Эриха Шнейдера, опубликованная в сборнике "Итоги второй мировой войны" (русский перевод опубликован в 1957 г.) представляет несомненный интерес для аналитика. Хотя бы потому, что в ней содержатся уникальные данные о малоизвестной операции Пейпер Клипс, проведенной союзническими войсками в 1946 г., в ходе которой у Германии и Японии были изъяты мощнейшие запасы патентной и научно-технической документации, а также были вывезены за рубеж ценнейшие научные кадры.

Статья посвящена проблемам, связанным с отсутствием должной государственной координации научной деятельности, низким качеством информационного обеспечения научной работы, а также проблеме разобщенности коммерческих научных подразделений. Это все то, что было инициировано в России переходом к рыночной экономике.

Статья также представляет интерес и для тех, кого интересует история, в частности - история научно-технического прогресса. В статье раскрывается подоплека того мощного послевоенного технологического скачка, который был совершен США и еще больше увеличил технологическое отставание СССР.

Интересна статья также и тем, что она вошла в одно из тех изданий, которое не подверглось идеологической адаптации и приглаживанию - вся идеологическая (впрочем, весьма спокойная и конструктивная) компонента была приведена во введении к сборнику. Поэтому, в статье сохранились и те оценки, которые давались Советскому Союзу его противниками по холодной войне.

Здесь статья приведена по тексту:

Шнейдер Э. Расцвет и упадок немецкой науки в период второй мировой войны // Итоги второй мировой войны. Сборник статей / Пер. с нем. - М.: Издательство иностранной литературы, 1957.

Эрих Шнейдер, генерал-лейтенант в отставке, инженер

Расцвет и упадок немецкой науки в период второй мировой войны

(Оригинальный - немецкий - текст статьи вышел в книге "Bilanz Des Zweiten Weltkrieges" в 1953 г.)

"Исследование есть фундамент технического превосходства над противником.
Исследование есть основа для всемирного соревнования". Проф. П. Тиссен

С тех пор как последние мировые войны разрушили старую форму «героического сражения» между воинами и заменили ее «войной моторов», а солдат стал «ожидать своего часа» под шквалом ураганного огня, с тех пор как стало достаточно лишь нажать кнопки, открывающие бомбовые люки, чтобы моментально исчезли в пожаре и дыму памятники веками создававшейся культуры, с тех пор как атомные бомбы, сброшенные на Хиросиму и Нагасаки, доказали, что одним ударом можно уничтожать сотни тысяч ни в чем не повинных людей, с тех пор, наконец, когда самоуничтожение человечества в современной атомной войне стало теоретической возможностью, можно с уверенностью сказать, что техника в корне изменила и формы и весь характер войны. Но в основе всякой техники лежит наука, больше того, техника-это сама наука. А это значит, что ход современной войны и, следовательно, судьбы ведущих ее народов решающим образом зависят от научных достижений и от потенциальных возможностей народов в области техники.

Старинная поговорка «В войне молчат музы», под которой, кроме всего прочего, подразумевается и ослабление духовной деятельности народа, в наш век совершенно неуместна. С лихорадочной поспешностью и максимальным напряжением сил ведутся работы в лабораториях и исследовательских институтах воюющих сторон, чтобы не только нейтрализовать технический прогресс противника за счет создания новых видов вооружения, но и превзойти его, что в свою очередь является для противника импульсом к новым изысканиям. Таким образом, современная война с точки зрения роста технических возможностей является неким подобием маятника, который с каждым взмахом поднимается на еще большую высоту. Такое явление наблюдается не только в области техники. В век идеологической борьбы и борьбы взглядов и мировоззрений решающее значение имеет также и то, какое идеологическое оружие и какие силы могут вызвать подъем во всех областях науки. Поэтому «Итоги второй мировой войны» не могут быть написаны без того, чтобы все функции науки в этой эпохе остались неосвещенными.

Подводная война Германии против Англии и Америки, начавшаяся так эффективно, фактически была сведена на нет превосходством противника в радиолокационной технике, которое буквально парализовало усилия самоотверженных и храбрых немецких подводников. В воздушной битве за Англию технические данные германских истребителей оказались недостаточными для того, чтобы надежным образом защитить свои бомбардировщики. Когда впоследствии на экранах радаров противника, несмотря на темную ночь, туман и облака, стали различимы очертания городов и искомых целей, противовоздушная оборона германского жизненного пространства потеряла всякий смысл, а немецкая авиация, несмотря на все мужество ее солдат и офицеров, все более и более сдавала свои позиции.

На основании изучения всех этих событий возникает роковой вопрос: оправдала ли себя в этой войне германская наука? (По окончании войны, по самым осторожным подсчетам, победителями было конфисковано 346 тыс. германских патентов.) Результаты исследований в промышленности и во всех государственных и даже частных научно-исследовательских учреждениях были изъяты у их хозяев и исчислялись не количеством страниц, а количеством тонн, да! да! тонн, как о том заявляла американская центральная научно исследовательская станция Райт-филд (штат Огайо), вывезенная из Германии «безусловно самое значительное собрание секретных научных документов» общим весом в 1,5 тыс. т.

Проделав анализ всех захваченных материалов и осуществив многие идеи, содержавшиеся в них, американские специалисты, по их собственному признанию, «продвинули американскую науку и технику на годы, а в некоторых случаях на целое десятилетие вперед».

Австралийский премьер-министр Чифли, выступая по радио в сентябре 1949 года, сказал, что польза, которую Австралии принесли 6 тыс. доставшихся ей при дележке патентов и перемещение в Австралию 46 немецких специалистов и ученых, совершенно не поддается выражению в денежных величинах. «Австралийские промышленники, - заявил он, - в состоянии с помощью немецких секретных материалов поставить свою страну в области техники в число самых передовых стран мира».

Если, таким образом, оценка достижений немецкой науки может быть столь противоречива, то есть, с одной стороны, опускаться до причины поражения Германии в войне, а с другой - подниматься до огромных высот, вызывая восхищение даже у самых высокоразвитых противников, значит, деятельность немецких ученых-исследователей во второй мировой войне не может быть приведена к какому-то общему простому знаменателю, а должна рассматриваться как разносторонний и всеобъемлющий комплекс научных связей. И действительно, в ту эпоху немецкая наука находилась не в каком-то определенном устойчивом состоянии, а в постоянном и до некоторой степени даже драматическом, противоречивом развитии. Поскольку от тех лет не осталось ни документов, ни самих ученых, разбросанных теперь по всему свету, составить полную картину их деятельности не представляется возможным.

Поэтому сейчас можно говорить только о некоторых наиболее характерных чертах немецкой науки того времени. Немецкий ученый той эпохи жил замкнуто, интересуясь только своей наукой и не ввязываясь ни в какую политику, не думая ни о государстве, ни об общественности. «Аполитичный немецкий профессор» стал той символической фигурой, которая часто появлялась на страницах немецкой и зарубежной печати в самом карикатур ном виде. В связи с этим напрашивается встречный вопрос: что могло заинтересовать немецкого ученого в политической жизни того времени? Германия не имела вековых национальных традиций, как, например, Франция. Германия никогда не шла по пути империалистического развития, как Англия. Она была неоднородным конгломератом мелких государств, не объединенных ни внешней, ни внутренней политикой. Когда в период между двумя мировыми войнами к власти пришел национал-социализм, «аполитичный немецкий интеллигент» предпочел укрыться в своей норе, чем выступить с каким-либо протестом. Новому режиму, однако, было не по себе, что такая большая и нужная ему профессиональная категория оставалась нейтральной по отношению к новому государству. Поэтому развернулась пропаганда, направленная против «интеллигентов» и «высокомерных академиков».

Национал-социалистская партия в то время стремилась перетянуть рабочего на свою сторону. Она старалась освободить его от марксистских традиций и сделать его националистом. Но это было нелегко, потому что классовое самосознание уже прочно укоренилось в среде рабочих. Тогда партия прибегла к более простому средству. Сословие «академиков» и «интеллигентов» стали поносить на всех перекрестках. Многочисленные партийные ораторы вплоть до самого начала войны не пропускали ни одного случая, чтобы не ругнуть ученых. Так, например, государственный деятель Роберт Лей, выступая на большом собрании рабочих военной промышленности, иллюстрировал свою мысль таким «ярким примером». «Для меня, - говорил он, - любой дворник гораздо выше всякого академика. Дворник одним взмахом метлы сметает в канаву сотни тысяч бактерий, а какой-нибудь ученый гордится тем, что за всю свою жизнь он открыл одну-единственную бактерию!».

Если мы сравним отношение к ученому и его работе у нас и в других странах, то получится следующая картина. В то время как другие государства придают развитию науки и техники огромное значение и связывают с ним судьбу и существование своих наций, Германия в этом отношении делала и делает слишком мало. Последствия этого мы ощущаем вплоть до сегодняшнего дня. Руководители нашего государства смотрели на науку.как на нечто их не касающееся. Это видно хотя бы из того, что самый незначительный из всех германских министров - Руст - был министром науки. Характерно, что этот «министр науки» за всю войну, которая больше, чем все другие, была войной техники, ни разу не был на докладе у главы государства. Да и сам Гитлер разговаривал с ведущими деятелями науки в последний раз в 1934 году, когда у него на приеме был Макс Планк, просивший разрешить своим коллегам евреям продолжать начатые ими крупные научно-исследовательские работы.

После 1933 года в результате «проверки мировоззрения» из высших учебных заведений Германии было уволено 1268 доцентов.

Сложившаяся ситуация наглядно показывает, что в «государстве фюрера», которое насильно подчиняло себе даже самые приватные области жизни, не было создано настоящей всеобъемлющей, планирующей в государственном масштабе научной организации, которая возглавила бы всю исследовательскую работу. На деле имелось лишь множество частных учреждений, работавших каждое в своей области и, в сущности, независимых друг от друга. Координации в иx работе не было почти никакой. Если такое положение еще можно допустить в мирное время, то в современной войне оно должно привести к самым роковым последствиям.

Отсутствие единства в науке

В Германии существовал большой научный сектор в системе высших учебных заведений, к которому принадлежали университеты и высшие технические учебные заведения. Сюда же входили и 30 научно-исследовательских институтов Общества кайзера Вильгельма. Эти учреждения организационно подчинялись министерству науки, воспитания и просвещения. В этой сети, охватывавшей тысячи ученых, имелся свой научно-исследовательский совет, который состоял из. представителей различных областей науки: (физики, химии, горного и литейного дела, медицины и т.д.). Каждый член совета являлся руководителем определенной группы ученых одного профиля и должен был направлять планирование и научно-исследовательскую деятельность этой группы.

Наряду с такой учебной научно-исследовательской организацией существовала совершенно независимая промышленная научно-исследовательская организация, или, как ее иначе называли, сектор, огромное значение которого стало ясно вообще только после того, как победители в 1945 году присвоили себе результаты его научно-исследовательской работы. Сюда относились лаборатории крупных промышленных предприятий, например концернов Фарбениндустри, Цейсса, Сименса, Всеобщей компании электричества, Осрама, Телефункена и др., которые, располагая крупными собственными средствами, высококвалифицированными специалистами и аппаратурой, отвечающей современным техническим требованиям, могли работать с большей производительностью, чем институтские лаборатории, не имевшие зачастую самых необходимых средств, чтобы осуществлять свои изыскания. Научно-исследовательская организация промышленности была независимой, не нуждалась в помощи какого-либо министерства, государственного научно-исследовательского совета или других ведомств, занимающихся вопросами контингентов. Эта организация работала для себя, и при этом - за закрытыми дверями. Следствием этого было то, что ученый-исследователь какого-либо высшего учебного заведения не только ничего не знал, но даже и не подозревал о тех исследованиях, открытиях и усовершенствованиях, которые производились в промышленных лабораториях. Так получалось потому, что любому концерну было выгодно из соображений конкуренции хранить изобретения и открытия своих ученых в тайне. В результате знания текли не в общий большой котел и могли принести для общего дела лишь частичный успех.

Третьей крупной научной организацией был научно-исследовательский аппарат вооруженных сил. Но и этот аппарат был не единым, а опять-таки расколотым на части, разбросанные но отдельным видам вооруженных сил. Люди, понимавшие революционную роль науки и техники в современной войне и требовавшие единого руководства научно-исследовательской работой и работой по усовершенствованию, настаивали на том, чтобы общее руководство осуществлял генеральный штаб, но перевеса они не получили. При реорганизации вооруженных сил оказалось, что каждый вид вооруженных сил - армия, авиация и морской флот (а позднее даже и отряды «СС») - создал свое собственное управление вооружений. Так возникло управление вооружений сухопутной армии со своими собственными исследовательскими учреждениями и опытными полигонами; так появился при главном командовании ВМФ самостоятельный отдел исследований, усовершенствований и патентов; так было создано техническое управление при главном командовании ВВС с хорошо оснащенными научно-исследовательскими и испытательными станциями в Геттингене, Адлерсгофе (предместье Берлина), Брауншвейге, Оберпфафенгофене (близ Мюнхена), Айнринге и других городах.

Известный приказ Гитлера о неразглашении тайн и секретов, изданный в начале войны и разрешавший отдельному человеку знать только то, что касалось его непосредственно, а также, выражаясь осторожно, «благородная» борьба за первенство между видами вооруженных сил способствовали тому, что отдельные области исследования все больше и больше изолировались друг от друга, ухудшая этим общее положение дел в науке. Ученым в лабораториях высших учебных заведений было почти невозможно получить информацию даже о самой незначительной части научных и экспериментальных работ, проводившихся в аппарате вооруженных сил. Отдельному исследователю высшего учебного заведения была вверена лишь маленькая частица всей мозаики, отнюдь не дававшая ему представления об общей картине развития. От этих исследователей можно было часто слышать такую фразу: «Мы блуждаем в потемках, мы знаем слишком мало из того, что нам нужно знать. Мы не имеем представления о том, где у нас недостатки».

Но это еще не все. Наряду с исследовательскими секторами высших учебных заведений, промышленности и вооруженных сил имелся еще целый ряд частных, самостоятельных исследовательских учреждений. Из их числа упоминания заслуживают только исключительно хорошо оснащенные институты имперской почты, которые занимались не только усовершенствованиями в области техники связи на дальних расстояниях, но и уделяли много внимания вопросам ядерной физики, проблемам инфракрасных лучей, электронной микроскопии и множеству других важных в военном отношении областей науки.

Читая эти строки, всякий задает себе вопрос: имелась ли хотя бы одна такая инстанция, которая обобщала результаты исследований всех научных секторов, руководила ими и направляла полученные данные в распоряжение тех учреждений, где они приносили наибольшую пользу как для военных, так и для гражданских целей? Нет. Такой инстанции не было. Всем научно-исследовательским работам в Германии недоставало связующего центрального органа, который суммировал бы опыт ученых и на его основе руководил бы их исканиями. Немецкая наука и техника были лишены головы, вместо нее имелись лишь отдельные связующие нервные волокна и примитивные координационные органы.

Государственный научно-исследовательский совет не имел никаких полномочий и полных сведений о том, что происходило вне сферы его влияния. И все же по собственной инициативе своих работников и по поручению различных управлений вооружений он подготовил и провел более 10 тыс. исследовательских работ, получивших у военных заслуженное признание.

Другим руководящим органом было Управление развития экономики, созданное согласно четырехлетнему плану Геринга и обслуживавшее 25 институтов, предусмотренных этим планом. Ассигнованные ему для этих целей крупные денежные средства ревностно использовались «только для целевого исследования», и бедствующие научно-исследовательские институты высших учебных заведений, выполнявшие до сих пор основную научную работу, не получили от них ни гроша. Поэтому в кругах научных сотрудников высших учебных заведений Управление развития экономики в насмешку называли «управлением развития концернов».

Во время войны приобрела чрезвычайно большой вес еще одна руководящая инстанция - министерство Шпеера. Поскольку в этот период значительно сократились возможности получения институтами сырья, кадров и лабораторного оборудования, поскольку необходимое и выполнимое уже нигде не могли встретиться и так как промышленность страны едва справлялась с заказами различных управлений вооружений, то это министерство стремилось в свою очередь получить полномочия на решение вопросов о том, какие исследовательские работы следует прекратить как ненужные, какие - продолжать дальше как имеющие «важное военное значение» и каким должно быть отдано предпочтение как имеющим «решающее значение для войны». Но науке никогда не приносит пользу такое положение, когда ее интересы решает инстанция, нацелившаяся только на усовершенствование и изготовление того, что наиболее отвечает интересам дня. Такая организация не в состоянии понять, какие возможности скрываются в планах и задачах исследовательских учреждений. Только потому, что наука оказалась лишенной руководства, учеными стали командовать чуждые науке инстанции.

Если, несмотря на это общее положение, в результате долгих научных исследований были все же созданы новые виды вооружения, новые искусственные материалы, открыты новые научные методы и новые профили науки, то за это следует благодарить, конечно, не жалкую организацию «руководителей», а только отдельных людей, которые во всех областях науки работали с полной отдачей своих сил и способностей. Сведений о том, над чем работали, что исследовали и совершенствовали ученые Германии, до сегодняшнего дня пока еще нет. Исчерпывающие данные об этом получили, применяя свой собственный «метод», только победители. Но и до этого немецкая наука в своем не лишенном драматизма развитии прошла много различных стадий и фаз.

Наука в период «молниеносных войн»

В 1939 году политические руководители Германии, руководствуясь опытом войны с Польшей, надеялись главным образом на кратковременную войну. Они, и в частности Геринг, резко выступали за то, что война должна быть выиграна тем оружием, с которым она была начата. Новые усовершенствования, которые «созрели для фронта» лишь в последующие годы, считались не представляющими интереса. Ученые, работы которых находились лишь в самой начальной стадии и которым еще требовались годы, чтобы добиться результатов, полезных для войны, не представляли для правительства никакой практической ценности. Поэтому ученые были отнесены к той категории людских резервов, из которых черпались пополнения для фронта. Само собой разумеется, что при таких обстоятельствах «гуманитарные» ученые рассматривались с самого начала как quantite negligeable (величина, которой можно пренебречь). В результате, несмотря на возражения управлений вооружений и различных других инстанций, несколько тысяч высококвалифицированных ученых из университетов, высших технических учебных заведений и различных научно-исследовательских институтов, в том числе незаменимые специалисты по исследованиям в области высоких частот, ядерной физики, химии, моторостроения и т.д., были еще в начале войны призваны в армию и использовались на низших должностях и даже в качестве рядовых солдат. Если Геббельс добился того, что артисты, музыканты, писатели, певцы, спортсмены и др. были избавлены от службы в армии, поскольку они были ему нужны для организации развлечений на родине и на фронте, то министр Руст ничего не смог сделать для своих исследователей. И когда ученые, и в особенности представители молодого поколения ученых и исследователей, покидали свои лаборатории и институты, чтобы отправиться на фронт скромными бойцами, это вызывало у всех даже гордость. Англичане (а не немцы) подсчитали, что ежегодно у всякого талантливого народа на один миллион населения появляется один исследователь. Как видите - урожай не особенно густой. И тот факт, что в век, когда один ученый-исследователь может иметь для ведения войны такое же важное значение, как и целые армии, этот дорогостоящий и порой незаменимый человеческий материал разбазаривался с такой легкостью, не мог пройти для нас бесследно.

После войны с Францией Гитлер отдал приказ прекратить все научно-исследовательские работы, которые не могут быть доведены до конца в течение одного года. Этот приказ оказался почти смертельным не только для авиации (в 1939 году уже имелся проект конструкции реактивного истребителя), от него пострадали и научно-исследовательские работы в области высоких частот, то есть как раз и той самой области, в которой противник в скором времени приобрел роковой перевес.

Сигнал бедствия в науке

Прошло некоторое время, и на немецкую армию посыпались отрезвляющие удары. Проиграна воздушная битва над Англией. Война в России в корне изменила свой первоначальный характер. В подводной войне превосходящая по качеству и количеству авиационная техника противника вызвала глубокий кризис. Не оставалось никакого сомнения, что без новых самолетов война будет проиграна, что оружие, оснащение и транспортные средства, используемые в России, должны отвечать убийственным условиям климата и местности, что техника высоких частот стала теперь важнейшим звеном всей военной техники.

Тогда руль был повернут в обратную сторону. Геббельсу пришлось издать директиву о том, чтобы впредь в прессе, по радио, в кино, в театре и в литературе больше не было выступлений против ученых и исследователей, против учителей и духовенства, а, напротив, подчеркивалось бы большое значение их деятельности. Несмотря на то, что к науке Геббельс отнюдь не имел никакого отношения, он пригласил в Гейдельберг профессоров и директоров высших учебных заведений, чтобы объявить им о том, что государство высоко ценит труд ученых.

Энергичнее всех в этом деле оказался Дениц. Он самовластно отбросил запутанную систему научного руководства, лично созвал конференцию ведущих специалистов, сообщил им со всей откровенностью о техническом кризисе подводной войны, назначил одного из ученых начальником научно-исследовательского штаба ВМФ и исключил все промежуточные инстанции тем, что подчинил этого нового «начальника штаба» лично себе. То, что главнокомандующий непосредственно подчинил себе ученого-исследователя, было в области военной техники своего рода революцией.

Для всех ученых прозвучал сигнал тревоги. Одновременно с тем, как «генерал Унру» в качестве особого уполномоченного ездил по стране, «мобилизуя» па фронт последних оставшихся в тылу мужчин, в интересах науки и техники была проведена решительная контрмера: 10 тыс. ученых, техников, специалистов и инженеров были сняты с фронта и водворены на свои места для решения неотложных задач. Чтобы предотвратить вымирание целых научных дисциплин и сохранить незаменимые кадры, было даже решено отозвать с фронта 100 ученых гуманитарных наук. Нужно было спасти то, что еще можно было спасти.

Но даже и эти меры не могли уже полностью восстановить прежней состояние немецкой науки. Пользуясь своего рода «кулачным правом» и затирая тех, кто имел менее сильные кулаки, отдельные инстанции добились для себя полномочий, получили ученых, вспомогательный персонал, аппаратуру, химикаты, дефицитные материалы и денежные средства. Но наука и техника несовместимы с импровизацией. Государство, которое хочет получить настоящие плоды науки и техники, должно действовать не только с большой прозорливостью и искусством, но и уметь терпеливо ждать этих плодов.

Ясно, что из всего того, что замышлялось, познавалось, совершенствовалось и испытывалось в лабораториях высших учебных заведений, в научно-исследовательских учреждениях вооруженных сил и в лабораториях промышленных предприятий, только часть могла поступить в производство и использоваться на фронте, ибо, когда война была уже в разгаре, плоды умственной деятельности немецких ученых еще только зрели, скрываясь в стенах их лабораторий.

Предметы исследований и достижения германской науки

Работа, проделанная немецкими учеными в области создания новых методов исследования, в области открытия нового и совершенствования технологии старого при сегодняшнем положении Германии не поддается никакому обобщению. Во время войны исследовательская работа, связанная с вооружением, проводилась исключительно как «секретная», а некоторые исследования были даже снабжены грифом «государственный секрет». Обычного для мирного времени опубликования результатов исследований в специальных научных журналах не проводилось. Исследователь, работавший над каким-либо особым заданием, но имел права говорить о нем даже со своими коллегами.

Книгу о достижениях германской науки можно было бы сегодня написать значительно легче не в самой Германии, а за ее пределами, потому что основные оригинальные документы находятся там. В одном американском отчете говорится: «Управление технической службы в Вашингтоне заявляет, что в его сейфах хранятся тысячи тонн документов. Согласно мнению экспертов, свыше 1 млн. отдельных изобретений, фактически касающихся всех наук, всех промышленных и военных секретов нацистской Германии, нуждаются в обработке и анализе. Один чиновник в Вашингтоне назвал это собрание документов «единственным в своем роде источником научной мысли, первым полным выражением изобретательского ума целого народа».

Как могло так получиться? Почему противники Германии раньше нее поняли значение исследовательской работы в нынешний век техники не только для ведения войны, но и для мирной экономики и культурного развития во всех областях жизни?

Дело заключается в том, что они смотрели на захват ценных немецких изобретений, как на военную задачу. Еще во время вторжения на Западе отряды «коммандос» сразу же начали свою охоту за научно-исследовательскими материалами и за самими исследователями. Подготовленная союзниками операция «Пейпер-Клипс» осуществлялась в основном американцами. Однако английские, французские и советские войска принимали не меньшее участие в этом единственном в истории войн «трофейном походе».

Распространявшееся в конце войны иностранной пропагандой под влиянием общего военного психоза утверждение о том, что германская наука добилась лишь незначительных результатов и что в стране, где нет свободы, наука вообще не способна на многое, было вскоре опровергнуто многочисленными выступлениями самих иностранных ученых. В отчете Общества немецких ученых, озаглавленном «Исследование означает труд и хлеб» (сентябрь 1950 года), излагается целый ряд таких утверждений. По недостатку места я приведу лишь некоторые из них.

Так, например, мистер Лестер Уокер пишет в журнале «Харперс Мэгезин» (октябрь 1946 года): «Материалы о секретных военных изобретениях, которых еще недавно было всего лишь десятки, теперь представляют собой скопление актов общим количеством до 750 тыс...» Для того чтобы новым немецким понятиям подыскать соответствующие английские термины, потребовалось бы составить новый немецко-английский словарь специальных слов, куда вошло бы около 40 тыс. новых технических и научных терминов.

В американском официальном отчете приводится ряд отдельных изобретений и результатов исследований немецких ученых в области прикладной физики, в области исследования инфракрасных лучей, по изобретению новых смазочных средств, синтетической слюды, методов холодной прокатки стали и т.д., получивших всеобщее признание у американских ученых. Так, в отчете говорится: «Мы узнали из этих бесценных секретов способы изготовления самого лучшего в мире конденсатора. Конденсаторы миллионами применяются и в радиотехнике, и в производстве высокочастотной аппаратуры... но этот конденсатор выдерживает почти в два раза большее напряжение, чем наши американские конденсаторы. Это настоящее чудо для наших специалистов-радиотехников».

Относительно изобретений в текстильной промышленности в этом отчете говорится, что «в этом собрании секретов содержится так много нового, что большинству американских специалистов-текстильщиков стало не по себе...»

О трофеях из лабораторий концерна И. Г. Фарбениндустри говорится: «... однако самые ценные секреты были получены нами от лабораторий и заводов большого немецкого химического концерна И. Г. Фарбениндустри. Нигде и никогда не имелось такого ценного клада производственных секретов. Эти секреты относятся к производству жидкого и твердого топлива, к металлургической промышленности, к производству синтетического каучука, текстиля, химикалиев, искусственных тканей, медикаментов и красок. Один американский специалист в области производства красителей заявил, что немецкие патенты содержат способы и рецепты для получения 50 тыс. видов красящих веществ, и большинство из них - лучше наших. Нам самим, вероятно, никогда не удалось бы изготовить некоторые из них. Американская красочная промышленность шагнула вперед по меньшей мере на десять лет».

Можно привести и целый ряд других заявлений, содержащихся в различных отчетах: «Не менее внушительной была добыча специальных поисковых групп союзников и в области производства продуктов питания, в области медицины и военного искусства»... «совершенно необозримы «трофеи» в области последних достижений авиации и производства авиационных бомб». «Величайшее значение для будущего, - говорится в другом месте, - имеют германские секреты в области производства ракетных и реактивных снарядов... как стало известно, немцы в конце войны имели в различных стадиях производства и разработки 138 типов управляемых на расстоянии снарядов... применялись все известные до сих пор системы управления на расстоянии и прицеливания: радио, короткие волны, проводная связь, направленные электромагнитные волны, звук, инфракрасные лучи, пучки света, магнитное управление и т.д. Немцы разработали все виды ракетного двигателя, позволявшего их ракетам и реактивным снарядам достигать сверхзвуковых скоростей».

После капитуляции Японии президент Трумэн приказал опубликовать конфискованные (364 тыс.) патенты и другие захваченные документы. 27 июля 1946 года 27 бывших союзных государств подписали в Лондоне соглашение, согласно которому все немецкие патенты, находящиеся вне пределов Германии и зарегистрированные до 1 августа 1946 года, были экспроприированы. Библиотека конгресса в Вашингтоне стала издавать библиографический еженедельник, в котором были указаны рассекреченные военные и научные документы, их краткое содержание, количество и стоимость сделанных с них копий и т. д. Эти еженедельные бюллетени рассылались 125 библиотекам Соединенных Штатов, «чтобы сделать их более доступными для публики».

Американские дельцы сами признают огромное значение немецких открытий и изобретений для практического использования в промышленности и технике. «Общественность буквально пожирает опубликованные военные секреты», - говорится в одном из вышеупомянутых отчетов. «За один только месяц мы получили 20 тыс. запросов на технические публикации, а сейчас ежедневно заказывается около 1 тыс. экземпляров этих бюллетеней... уполномоченные фирм простаивают целые дни в коридорах Управления технической службы, чтобы первыми получить новую публикацию. Большая часть информации настолько ценна, что промышленники охотно дали бы многие тысячи за то, чтобы получить новые сведения одним днем раньше своих конкурентов. Но сотрудники Управления технической службы тщательно следят за тем, чтобы никто не получил отчет до его официального опубликования. Однажды руководитель одного исследовательского учреждения просидел около 3 часов в одном из бюро Управления технической службы, делая записи и зарисовки с некоторых готовящихся к публикации документов. Уходя, он сказал: «Премного благодарен, мои заметки дадут моей фирме по меньшей мере полмиллиона долларов прибыли».

Далее американский отчет говорит о представителях Советского Союза. Это место выдержано еще в наивных выражениях 1946 года, но сейчас, в обстановке 1953 года, оно заставляет читателя отнестись к нему внимательней. С наивной гордостью американцы сообщают: «Одним из ненасытнейших наших клиентов является Внешторг (Министерство внешней торговли Советского Союза). Какой-то их руководитель пришел однажды в бюро издательства с библиографией в руках и сказал: «Я хочу иметь копии со всего, что у вас есть». Русские прислали мам в мае заказ на 2 тыс. публикаций на общую сумму 5594 доллара 40 центов. Вообще они покупали любое выходившее издание».

Русские позаботились о том, чтобы заполучить себе плоды труда немецких деятелей науки и техники также и другим путем. Так, в конце войны они вывезли из Германии несколько сотен первоклассных специалистов, в том числе: профессора доктора Петера Тиссена - директора института физической химии и электрохимии (Институт кайзера Вильгельма), являвшегося одновременно и руководителем сектора химии в государственном научно-исследовательском сонете; барона Манфреда фон Арденне - крупнейшего немецкого ученого в области техники высоких частот, телевидения, электронной микроскопии и разделения изотопов; профессора Макса Фолльмера - ординарного профессора физической химии в высшем техническом училище (Берлин - Шарлоттенбург) и ведущего специалиста в области полупроводников и производства аккумуляторов, имевшего громадный авторитет в вопросах военной техники; профессора Густава Герца - занимавшего до 1938 года пост директора института Генриха Герца по исследованию колебательных явлений (Берлин), а впоследствии - руководителя исследовательской лаборатории № 2 «Сименс-Верке», знавшего все многочисленные секреты этого концерна; доктора Николауса Риля - директора научного отдела компании «Ауэр», известного специалиста по производству люминесцентных красок, имеющих большое значение для военной и гражданской промышленности.

Русским удалось вывезти к себе и доктора Л. Бевилогуа - ученика знаменитого на весь мир профессора Дебие, эмигрировавшего из Германии на Запад и награжденного Нобелевской премией. Дебие был директором института холода в Далеме.

Это всего лишь несколько имен. Но какую огромную пользу могут они принести Советскому Союзу! Профессор доктор Тиссен, например, занимал в научно-исследовательском мире Германии первостепенное положение. Тиссен был учеником виднейшего немецкого специалиста по коллоидной химии профессора Жигмонди из Геттингена. Институт, возглавлявшийся Тиссеном, был крупнейшим из тридцати институтов Общества кайзера Вильгельма и имел штат, насчитывавший около 100 сотрудников. Он имел самое лучшее оборудование, а его денежные средства равнялись сумме бюджетов по крайней мере десятка других, конечно, тоже не менее важных институтов Общества кайзера Вильгельма. Из имевшихся тогда в Германии 25 электронных микроскопов три находились в институте Тиссена. Тиссен был также руководителем сектора химии в государственном научно-исследовательском совете. Это означало, что ему были известны все планы исследовательской работы в области химии, ход их выполнения и результаты. Тиссен был человеком, который мог обрабатывать эти результаты не только в административном порядке, но и лично просматривать их, давая им критическую оценку. Люди, тесно сотрудничавшие с Тиссеном, говорят, что у него феноменальная память. Наконец, Тиссен был одной из главных фигур так называемого «химического штаба», который состоял из трех членов: председателя наблюдательного совета концерна И. Г. Фарбениндустри профессора Крауха, руководителя германского общества химиков государе тонного советника Шибера и самого Тиссена. Таким образом, Тиссен был осведомлен о состоянии дел во всей германской химии. Задачей химического штаба было обобщать результаты опытов, проведенных в лабораториях, и затем передавать накопленный опыт для дальнейшего использования его в производстве. Отсюда следует, что Тиссен знал не только направление исследовательских работ в области химии, но и был посвящен в тайны химической промышленности Германии, в ее методы, планирование и находился в контакте с самыми крупными химическими промышленниками. Он знал важнейшие секреты, которые используются теперь Советским Союзом.

Что касается немецких ученых, находящихся сейчас в Америке, то Пентагон в декабре 1947 года сообщил, что туда вывезено 523 немецких ученых и что эта цифра вскоре увеличится до 1 тыс. человек. Более точных сведений пока не имеется.

Наиболее сдержанными в своих сообщениях о взятых в плен ученых и специалистах были до сих нор англичане. Но профессора, возвратившиеся из лагерей предварительного заключения, сообщают, что там находится много «известностей и даже знаменитостей из всех областей науки». В общей сложности странами-победительницами вывезено более 2 тыс. немецких ученых и специалистов.

Вывоз из Германии немецких ученых является для нашего народа наиболее тяжелым последствием минувшей войны. Исследователей можно сравнить с мозгом нации. В конце войны наша нация подверглась тяжелой операции: этот мозг был вырезан у нес вместе со всем, чего достигла нация, то есть вместе со всеми результатами исследований, патентами и т. д. Все это досталось победителям и влилось в их научный к хозяйственный организм. Это, конечно, более современной форма экономического воздействия на побежденного, чем военные контрибуции и денежные репарации старого времени. Такая мера ведет к резкому сокращению духовного потенциала побежденного народа. Она представляет собой искусственное оплодотворение науки, техники и хозяйства победителя. Американский журнал «Лайф» в номере от 2 сентября 1946 года вполне трезво подтверждает это, заявляя, что истинная цель репараций заключалась не в демонтаже промышленных предприятий Германии, а в иссечении мозга немецкой нации», в захвате всего того, что было накоплено ею в области науки и техники.

Судьба исследователей в конце войны

Немецкая наука, получившая сильное развитие в первой половине нашего столетия, была в конце последней войны сведена почти на нет следующими тремя обстоятельствами: во-первых, потерей всех результатов научно-исследовательской работы, включая патенты, и распылением их по всему миру; во-вторых, перемещением ведущих немецких специалистов в страны бывших противников; в-третьих, дискриминацией оставшихся в Германии исследователей.

В результате политической чистки, проведенной еще при Гитлере, 1628 доцентов были изгнаны с кафедр и из исследовательских институтов. По данным, опубликованным в начале 1950 года в еженедельнике «Крист унд Вельт», это составляло 9,5% всего преподавательского состава высших учебных заведений Германии. Это значит, что каждый десятый ученый был исключен из научной жизни страны. Жертвами следующей политической чистки, в 1945 году, пали еще 4289 доцентов, что составило уже 32,1% всех ученых. Таким образом, в 1945 году каждый третий немецкий преподаватель высших учебных заведений потерял и свою кафедру, и возможность продолжать научно-исследовательскую работу.

О том, что думали американцы о «политической опасности» этих ученых, становится ясно из ряда официальных заявлений. Так, например, руководитель операции «Пейпер-Клипс» дал следующую директиву отрядам «коммандос», занимавшимся «ловлей» немецких ученых. «Если вам попадутся просто антифашисты, не представляющие ценности для науки, - не брать. Если же они могут иметь для нас определенный научный интерес, то их политическое прошлое не играет никакой роли». И когда один американский сенатор выразил свои сомнения по поводу такого «импорта немецких ученых, основывая их на том, что большинство из них являлось членами нацистской партии, представитель американского военного министерства ответил на это так: «Ученые обычно интересуются только своими исследованиями и лишь изредка - политикой».

Ущерб, понесенный немецкой наукой, отнюдь не ограничивается теми учеными, которые остались без места во время политических чисток периода власти Гитлера. Уже после войны из университетов восточной зоны Германии в западную зону перекочевало еще 1028 доцентов в качестве безработных беженцев. Это составило 7,7% всего преподавательского состава немецких высших учебных заведений. Если сложить все это вместе, то получится, что с 1933 по 1946 год, по данным Общества основателей немецкой науки, потеряли свою работу «по политическим причинам» 49,3% всех преподавателей высших учебных заведений. Это составляет приблизительно половину общего количества немецких ученых. Ни одно другое профессиональное сословие Германии не было так обескровлено. Как такая ампутация отразится на немецкой интеллигенции, может показать только будущее.

Взгляд на будущее

Было бы неправильно сказать, что судьба, постигшая германскую науку во второй мировой войне, сегодня уже не беспокоит руководящие круги нашего государства. В самых различных слоях населения, вплоть до членов парламента при обсуждении ими государственных бюджетов, можно слышать один и тот же аргумент: «Такой обедневший народ, как немецкий, не может снова поднять свою науку на высокий уровень. Он должен сначала выйти из своего бедственного положения».

На это у нас, немцев, имеется только один ответ. Как раз потому, что германской науке причинен такой огромный ущерб, нас больше, чем всех других, касается та простая истина, что естественные науки сегодня создают предпосылки для техники завтрашнего дня, и сегодняшний рабочий не будет в состоянии прокормить своих сыновей, если дальнейшее развитие науки не создаст предпосылки для их самостоятельной работы завтра. Если наше поколение не исправит теперь чудовищные последствия войны, разорившей нашу науку, это принесет большой вред экономике и социальной структуре будущих поколений. Мы, немцы, должны сделать для нашей науки значительно больше других.

Однако цифры убедительно говорят о том, что делается еще не все. Так, например, Америка отпускает на финансирование своих научно-исследовательских институтов такие суммы, которые при расчете на душу населения составляют 71 немецкую марку; Англия - 25,2 марки, а Федеральная Республика - только 7,75 марки.

В связи с этим возникает другой вопрос. Было бы пустой иллюзией верить в то, что любой «ущерб» в науке может быть возмещен деньгами. Науку нельзя купить на деньги, как нельзя ее и заимствовать или «организовать». Деньги могут быть лишь вспомогательным средством, правда, необходимым, но не решающим. Никакие деньги не помогут там, где нет таланта к научно-исследовательской работе. А подлинный талант к науке и к исследованию встречается в любом народе крайне редко: это - дар природы. Но то, как обращались с этим природным даром на протяжении нескольких последних лет и как буквально разбазаривали его в зависимости от того, насколько люди, наделенные этим даром, отвечали тем или иным политическим требованиям времени, является отнюдь не актом мудрости, а актом исключительной политической близорукости и слепоты. Великий процесс излечения, который стал необходимым для нашей науки, снова начинает вызывать к себе глубокое благоговение и признание народа. Только тогда, когда будут созданы внешние предпосылки, то есть достаточное финансовое обеспечение, и внутренние предпосылки, то есть полное уважение к ученым и благоговение перед этим профессиональным сословием, мы сможем надеяться, что наше молодое поколение выделит из своей среды людей, одаренность и таланты которых позволят им обратиться к трудной профессии ученого. Ведь неудачи прошлого действуют отпугивающе весьма непродолжительное время.

Настоящая статья составлена по материалам бесед с многочисленными учеными и экспертами самых различных областей науки.

Исследование есть фундамент технического превосходства над противником. Исследование есть основа для всемирного соревнования.

Проф. П. Тиссен

С тех пор как последние мировые войны разрушили старую форму «героического сражения» между воинами и заменили ее «войной моторов», а солдат стал «ожидать своего часа» под шквалом ураганного огня, с тех пор как стало достаточно лишь нажать кнопки, открывающие бомбовые люки, чтобы моментально исчезли в пожаре и дыму памятники веками создававшейся культуры, с тех пор как атомные бомбы, сброшенные на Хиросиму и Нагасаки, доказали, что одним ударом можно уничтожать сотни тысяч ни в чем не повинных людей, с тех пор, наконец, когда самоуничтожение человечества в современной атомной войне стало теоретической возможностью, можно с уверенностью сказать, что техника в корне изменила и формы и весь характер войны. Но в основе всякой техники лежит наука, больше того, техника - это сама наука. А это значит, что ход современной войны и, следовательно, судьбы ведущих ее народов решающим образом зависят от научных достижений и от потенциальных возможностей народов в области техники.

Старинная поговорка «В войне молчат музы», под которой, кроме всего прочего, подразумевается и ослабление духовной деятельности народа, в наш век совершенно неуместна. С лихорадочной поспешностью и максимальным напряжением сил ведутся работы в лабораториях и исследовательских институтах воюющих сторон, чтобы не только нейтрализовать технический прогресс противника за счет создания новых видов вооружения, но и превзойти его, что в свою очередь является для противника импульсом к новым изысканиям. Таким образом, современная война с точки зрения роста технических возможностей является неким подобием маятника, который с каждым взмахом поднимается на еще большую высоту. Такое явление наблюдается не только в области техники. В век идеологической борьбы и борьбы взглядов и мировоззрений решающее значение имеет также и то, какое идеологическое оружие и какие силы могут вызвать подъем во всех областях науки. Поэтому «Итоги второй мировой войны» не могут быть написаны без того, чтобы все функции науки в этой эпохе остались неосвещенными.

Подводная война Германии против Англии и Америки, начавшаяся так эффективно, фактически была сведена на нет превосходством противника в радиолокационной технике, которое буквально парализовало усилия самоотверженных и храбрых немецких подводников. В воздушной битве за Англию технические данные германских истребителей оказались недостаточными для того, чтобы надежным образом защитить свои бомбардировщики. Когда впоследствии на экранах радаров противника, несмотря на темную ночь, туман и облака, стали различимы очертания городов и искомых целей, противовоздушная оборона германского жизненного пространства потеряла всякий смысл, а немецкая авиация, несмотря на все мужество ее солдат и офицеров, все более и более сдавала свои позиции.

На основании изучения всех этих событий возникает роковой вопрос: оправдала ли себя в этой войне германская наука? По окончании войны, по самым осторожным подсчетам, победителями было конфисковано 346 тыс. германских патентов. Результаты исследований в промышленности и во всех государственных и даже частных научно-исследовательских учреждениях были изъяты у их хозяев и исчислялись не количеством страниц, а количеством тонн, да! да! - тонн, как о том заявляла американская центральная научно-исследовательская станция Райт-филд (штат Огайо), вывезшая из Германии «безусловно самое значительное собрание секретных научных документов» общим весом в 1,5 тыс. т.

Проделав анализ всех захваченных материалов и осуществив многие идеи, содержавшиеся в них, американские специалисты, по их собственному признанию, «продвинули американскую науку и технику на годы, а в некоторых случаях на целое десятилетие вперед».

Австралийский премьер-министр Чифли, выступая по радио в сентябре 1949 года, сказал, что польза, которую Австралии принесли 6 тыс. доставшихся ей при дележке патентов и перемещение в Австралию 46 немецких специалистов и ученых, совершенно не поддается выражению в денежных величинах. «Австралийские промышленники, - заявил он, - в состоянии с помощью немецких секретных материалов поставить свою страну в области техники в число самых передовых стран мира».

Если, таким образом, оценка достижений немецкой науки может быть столь противоречива, то есть, с одной стороны, опускаться до причины поражения Германии в войне, ас другой - подниматься до огромных высот, вызывая восхищение даже у самых высокоразвитых противников, значит, деятельность немецких ученых-исследователей во второй мировой войне не может быть приведена к какому-то общему простому знаменателю, а должна рассматриваться как разносторонний и всеобъемлющий комплекс научных связей. И действительно, в ту эпоху немецкая наука находилась не в каком-то определенном устойчивом состоянии, а в постоянном и до некоторой степени даже драматическом, противоречивом развитии. Поскольку от тех лет не осталось ни документов, ни самих ученых, разбросанных теперь по всему свету, составить полную картину их деятельности не представляется возможным.

Поэтому сейчас можно говорить только о некоторых наиболее характерных чертах немецкой науки того времени. Немецкий ученый той эпохи жил замкнуто, интересуясь только своей наукой и не ввязываясь ни в какую политику, не думая ни о государстве, ни об общественности. «Аполитичный немецкий профессор» стал той символической фигурой, которая часто появлялась на страницах немецкой и зарубежной печати в самом карикатур ном виде. В связи с этим напрашивается встречный вопрос: что могло заинтересовать немецкого ученого в политической жизни того времени? Германия не имела вековых национальных традиций, как например Франция. Германия никогда не шла по пути империалистического развития, как Англия. Она была неоднородным конгломератом мелких государств, не объединенных ни внешней, ни внутренней политикой. Когда в период между двумя мировыми войнами к власти пришел национал-социализм, «аполитичный немецкий интеллигент» предпочел укрыться в своей норе, чем выступить с каким-либо протестом. Новому режиму, однако, было не по себе, что такая большая и нужная ему профессиональная категория оставалась нейтральной по отношению к новому государству. Поэтому развернулась пропаганда, направленная против «интеллигентов» и «высокомерных академиков».

Национал-социалистская партия в то время стремилась перетянуть рабочего на свою сторону. Она старалась освободить его от марксистских традиций и сделать его националистом. Но это было нелегко, потому что классовое самосознание уже прочно укоренилось в среде рабочих. Тогда партия прибегла к более простому средству. Сословие «академиков» и «интеллигентов» стали поносить на всех перекрестках. Многочисленные партийные ораторы вплоть до самого начала войны не пропускали ни одного случая, чтобы не ругнуть ученых. Так, например, государственный деятель Роберт Лей, выступая на большом собрании рабочих военной промышленности, иллюстрировал свою мысль таким «ярким примером». «Для меня, - говорил он, - любой дворник гораздо выше всякого академика. Дворник одним взмахом метлы сметает в канаву сотни тысяч бактерий, а какой-нибудь ученый гордится тем, что за всю свою жизнь он открыл одну-единственную бактерию!».

Если мы сравним отношение к ученому и его работе у нас и в других странах, то получится следующая картина. В то время как другие государства придают развитию науки и техники огромное значение и связывают с ним судьбу и существование своих наций, Германия в этом отношении делала и делает слишком мало. Последствия этого мы ощущаем вплоть до сегодняшнего дня. Руководители нашего государства смотрели на науку как на нечто их не касающееся. Это видно хотя бы из того, что самый незначительный из всех германских министров - Руст - был министром науки. Характерно, что этот «министр науки» за всю войну, которая больше, чем все другие, была войной техники. ни разу не был на докладе у главы-государства. Да и сам Гитлер разговаривал с ведущими деятелями науки в последний раз в 1934 году. когда у него на приеме был Макс Планк, просивший разрешить своим коллегам евреям продолжать начатые ими крупные научно-исследовательские работы.

После 1933 года в результате «проверки мировоззрения» из высших учебных заведений Германии было уволено 1268 доцентов.

Сложившаяся ситуация наглядно показывает, что в «государстве фюрера», которое насильно подчиняло себе даже самые приватные области жизни, не было создано настоящей всеобъемлющей, планирующей в государственном масштабе научной организации, которая возглавила бы всю исследовательскую работу. На деле имелось лишь множество частных учреждений, работавших каждое ъ своей области и, в сущности, независимых друг от друга. Координации в их работе не было почти никакой. Если такое положение еще можно допустить в мирное время, то в современной войне оно должно привести к самым роковым последствиям.

С тех пор как последние мировые войны разрушили старую форму «героического сражения» между воинами и заменили ее «войной моторов», а солдат стал «ожидать своего часа» под шквалом ураганного огня, с тех пор как стало достаточно лишь нажать кнопки, открывающие бомбовые люки, чтобы моментально исчезли в пожаре и дыму памятники веками создававшейся культуры, с тех пор как атомные бомбы, сброшенные на Хиросиму и Нагасаки, доказали, что одним ударом можно уничтожать сотни тысяч ни в чем не повинных людей, с тех пор, наконец, когда самоуничтожение человечества в современной атомной войне стало теоретической возможностью, можно с уверенностью сказать, что техника в корне изменила и формы и весь характер войны. Но в основе всякой техники лежит наука, больше того, техника - это сама наука. А это значит, что ход современной войны и, следовательно, судьбы ведущих ее народов решающим образом зависят от научных достижений и от потенциальных возможностей народов в области техники.

Старинная поговорка «В войне молчат музы», под которой, кроме всего прочего, подразумевается и ослабление духовной деятельности народа, в наш век совершенно неуместна. С лихорадочной поспешностью и максимальным напряжением сил ведутся работы в лабораториях и исследовательских институтах воюющих сторон, чтобы не только нейтрализовать технический прогресс противника за счет создания новых видов вооружения, но и превзойти его, что в свою очередь является для противника импульсом к новым изысканиям. Таким образом, современная война с точки зрения роста технических возможностей является неким подобием маятника, который с каждым взмахом поднимается на еще большую высоту. Такое явление наблюдается не только в области техники. В век идеологической борьбы и борьбы взглядов и мировоззрений решающее значение имеет также и то, какое идеологическое оружие и какие силы могут вызвать подъем во всех областях науки. Поэтому «Итоги второй мировой войны» не могут быть написаны без того, чтобы все функции науки в этой эпохе остались неосвещенными.

Подводная война Германии против Англии и Америки, начавшаяся так эффективно, фактически была сведена на нет превосходством противника в радиолокационной технике, которое буквально парализовало усилия самоотверженных и храбрых немецких подводников. В воздушной битве за Англию технические данные германских истребителей оказались недостаточными для того, чтобы надежным образом защитить свои бомбардировщики. Когда впоследствии на экранах радаров противника, несмотря на темную ночь, туман и облака, стали различимы очертания городов и искомых целей, противовоздушная оборона германского жизненного пространства потеряла всякий смысл, а немецкая авиация, несмотря на все мужество ее солдат и офицеров, все более и более сдавала свои позиции.

На основании изучения всех этих событий возникает роковой вопрос: оправдала ли себя в этой войне германская наука? По окончании войны, по самым осторожным подсчетам, победителями было конфисковано 346 тыс. германских патентов. Результаты исследований в промышленности и во всех государственных и даже частных научно-исследовательских учреждениях были изъяты у их хозяев и исчислялись не количеством страниц, а количеством тонн, да! да! - тонн, как о том заявляла американская центральная научно-исследовательская станция Райт-филд (штат Огайо), вывезшая из Германии «безусловно самое значительное собрание секретных научных документов» общим весом в 1,5 тыс. т.

Проделав анализ всех захваченных материалов и осуществив многие идеи, содержавшиеся в них, американские специалисты, по их собственному признанию, «продвинули американскую науку и технику на годы, а в некоторых случаях на целое десятилетие вперед».

Австралийский премьер-министр Чифли, выступая по радио в сентябре 1949 года, сказал, что польза, которую Австралии принесли 6 тыс. доставшихся ей при дележке патентов и перемещение в Австралию 46 немецких специалистов и ученых, совершенно не поддается выражению в денежных величинах. «Австралийские промышленники, - заявил он, - в состоянии с помощью немецких секретных материалов поставить свою страну в области техники в число самых передовых стран мира».

Если, таким образом, оценка достижений немецкой науки может быть столь противоречива, то есть, с одной стороны, опускаться до причины поражения Германии в войне, ас другой - подниматься до огромных высот, вызывая восхищение даже у самых высокоразвитых противников, значит, деятельность немецких ученых-исследователей во второй мировой войне не может быть приведена к какому-то общему простому знаменателю, а должна рассматриваться как разносторонний и всеобъемлющий комплекс научных связей. И действительно, в ту эпоху немецкая наука находилась не в каком-то определенном устойчивом состоянии, а в постоянном и до некоторой степени даже драматическом, противоречивом развитии. Поскольку от тех лет не осталось ни документов, ни самих ученых, разбросанных теперь по всему свету, составить полную картину их деятельности не представляется возможным.

Поэтому сейчас можно говорить только о некоторых наиболее характерных чертах немецкой науки того времени. Немецкий ученый той эпохи жил замкнуто, интересуясь только своей наукой и не ввязываясь ни в какую политику, не думая ни о государстве, ни об общественности. «Аполитичный немецкий профессор» стал той символической фигурой, которая часто появлялась на страницах немецкой и зарубежной печати в самом карикатур ном виде. В связи с этим напрашивается встречный вопрос: что могло заинтересовать немецкого ученого в политической жизни того времени? Германия не имела вековых национальных традиций, как например Франция. Германия никогда не шла по пути империалистического развития, как Англия. Она была неоднородным конгломератом мелких государств, не объединенных ни внешней, ни внутренней политикой. Когда в период между двумя мировыми войнами к власти пришел национал-социализм, «аполитичный немецкий интеллигент» предпочел укрыться в своей норе, чем выступить с каким-либо протестом. Новому режиму, однако, было не по себе, что такая большая и нужная ему профессиональная категория оставалась нейтральной по отношению к новому государству. Поэтому развернулась пропаганда, направленная против «интеллигентов» и «высокомерных академиков».

Национал-социалистская партия в то время стремилась перетянуть рабочего на свою сторону. Она старалась освободить его от марксистских традиций и сделать его националистом. Но это было нелегко, потому что классовое самосознание уже прочно укоренилось в среде рабочих. Тогда партия прибегла к более простому средству. Сословие «академиков» и «интеллигентов» стали поносить на всех перекрестках. Многочисленные партийные ораторы вплоть до самого начала войны не пропускали ни одного случая, чтобы не ругнуть ученых. Так, например, государственный деятель Роберт Лей, выступая на большом собрании рабочих военной промышленности, иллюстрировал свою мысль таким «ярким примером». «Для меня, - говорил он, - любой дворник гораздо выше всякого академика. Дворник одним взмахом метлы сметает в канаву сотни тысяч бактерий, а какой-нибудь ученый гордится тем, что за всю свою жизнь он открыл одну-единственную бактерию!».

Если мы сравним отношение к ученому и его работе у нас и в других странах, то получится следующая картина. В то время как другие государства придают развитию науки и техники огромное значение и связывают с ним судьбу и существование своих наций, Германия в этом отношении делала и делает слишком мало. Последствия этого мы ощущаем вплоть до сегодняшнего дня. Руководители нашего государства смотрели на науку как на нечто их не касающееся. Это видно хотя бы из того, что самый незначительный из всех германских министров - Руст - был министром науки. Характерно, что этот «министр науки» за всю войну, которая больше, чем все другие, была войной техники. ни разу не был на докладе у главы-государства. Да и сам Гитлер разговаривал с ведущими деятелями науки в последний раз в 1934 году. когда у него на приеме был Макс Планк, просивший разрешить своим коллегам евреям продолжать начатые ими крупные научно-исследовательские работы.

После 1933 года в результате «проверки мировоззрения» из высших учебных заведений Германии было уволено 1268 доцентов.

Сложившаяся ситуация наглядно показывает, что в «государстве фюрера», которое насильно подчиняло себе даже самые приватные области жизни, не было создано настоящей всеобъемлющей, планирующей в государственном масштабе научной организации, которая возглавила бы всю исследовательскую работу. На деле имелось лишь множество частных учреждений, работавших каждое ъ своей области и, в сущности, независимых друг от друга. Координации в их работе не было почти никакой. Если такое положение еще можно допустить в мирное время, то в современной войне оно должно привести к самым роковым последствиям.

Отсутствие единства в науке

В Германии существовал большой научный сектор в системе высших учебных заведений, к которому принадлежали университеты и высшие технические учебные заведения. Сюда же входили и 30 научно-исследовательских институтов Общества кайзера Вильгельма. Эти учреждения организационно подчинялись министерству науки, воспитания и просвещения. В этой сети, охватывавшей тысячи ученых, имелся свой научно-исследовательский совет, который состоял из представителей различных областей науки (физики, химии, горного и литейного дела. медицины и т. д.). Каждый член совета являлся руководителем определенной группы ученых одного профиля и должен был направлять планирование и научно-исследовательскую деятельность этой группы.

Наряду с такой учебной научно-исследовательской организацией существовала совершенно независимая промышленная научно-исследовательская организация, или, как ее иначе называли, сектор, огромное значение которого стало ясно вообще только после того, как победители в 1945 году присвоили себе результаты его научно-исследовательской работы. Сюда относились лаборатории крупных промышленных предприятий, например концернов Фарбениндустри, Цейсса, Сименса, Всеобщей компании электричества, Осрама, Телефункена и др., которые, располагая крупными собственными средствами, высококвалифицированными специалистами и аппаратурой, отвечающей современным техническим требованиям, могли работать с большей производительностью, чем институтские лаборатории, не имевшие зачастую самых необходимых средств, чтобы осуществлять свои изыскания. Научно-исследовательская организация промышленности была независимой, не нуждалась в помощи какого-либо министерства, государственного научно-исследовательского совета или других ведомств, занимающихся вопросами контингентов. Эта организация работала для себя, и при этом - за закрытыми дверями. Следствием этого было то, что ученый-исследователь какого-либо высшего учебного заведения не только ничего не знал, но даже и не подозревал о тех исследованиях, открытиях и усовершенствованиях, которые производились в промышленных лабораториях. Так получалось потому, что любому концерну было выгодно из соображений конкуренции хранить изобретения и открытия своих ученых в тайне. В результате знания текли не в общий большой котел и могли принести для общего дела лишь частичный успех.

Третьей крупной научной организацией был научно-исследовательский аппарат вооруженных сил. Но и этот аппарат был не единым, а опять-таки расколотым на части, разбросанные по отдельным видам вооруженных сил. Люди, понимавшие революционную роль науки и техники в современной войне и требовавшие единого руководства научно-исследовательской работой и работой по усовершенствованию, настаивали на том, чтобы общее руководство осуществлял генеральный штаб, но перевеса они не получили. При реорганизации вооруженных сил оказалось, что каждый вид вооруженных сил - армия, авиация и морской флот (а позднее даже и отряды SS) - создал свое собственное управление вооружений. Так возникло управление вооружений сухопутной армии со своими собственными исследовательскими учреждениями и опытными полигонами; так появился при главном командовании ВМФ самостоятельный отдел исследований, усовершенствований и патентов; так было создано техническое управление при главном командовании ВВС с хорошо оснащенными научно-исследовательскими и испытательными станциями в Геттингене, Адлерсгофе, Брауншвейге, Оберпфафенгофене (близ Мюнхена), Айнринге и других городах.

Известный приказ Гитлера о неразглашении тайн и секретов, изданный в начале войны и разрешавший отдельному человеку знать только то, что касалось его непосредственно, а также, выражаясь осторожно, «благородная» борьба за первенство между видами вооруженных сил способствовали тому, что отдельные области исследования все больше и больше изолировались друг от друга, ухудшая этим общее положение дел в науке. Ученым в лабораториях высших учебных заведений было почти невозможно получить информацию даже о самой незначительной части научных и экспериментальных работ, проводившихся в аппарате вооруженных сил. Отдельному исследователю высшего учебного заведения была вверена лишь маленькая частица всей мозаики, отнюдь не дававшая ему представления об общей картине развития. От этих исследователей можно было часто слышать такую фразу: «Мы блуждаем в потемках, мы знаем слишком мало из того, что нам нужно знать. Мы не имеем представления о том, где у нас недостатки».

Но это еще не все. Наряду с исследовательскими секторами высших учебных заведений, промышленности и вооруженных сил имелся еще целый ряд частных, самостоятельных исследовательских учреждений. Из их числа упоминания заслуживают только исключительно хорошо оснащенные институты имперской почты, которые занимались не только усовершенствованиями в области техники связи на Дальних расстояниях, но и уделяли много внимания вопросам ядерной физики, проблемам инфракрасных лучей, электронной микроскопии и множеству других важных в военном отношении областей науки.

Читая эти строки, всякий задает себе вопрос: имелась ли хотя бы одна такая инстанция, которая обобщала результаты исследований всех научных секторов, руководила ими и направляла полученные данные в распоряжение тех учреждений, где они приносили наибольшую пользу как для военных, так и для гражданских целей? Нет. Такой инстанции не было. Всем научно-исследовательским работам в Германии недоставало связующего центрального органа, который суммировал бы опыт ученых и на его основе руководил бы их исканиями. Немецкая наука и техника были лишены головы, вместо нее имелись лишь отдельные связующие нервные волокна и примитивные координационные органы.

Государственный научно-исследовательский совет не имел никаких полномочий и полных сведений о том, что происходило вне сферы его влияния. И все же по собственной инициативе своих работников и по поручению различных управлений вооружений он подготовил и провел более 10 тыс. исследовательских работ, получивших у военных заслуженное признание.

Другим руководящим органом было Управление развития экономики, созданное согласно четырехлетнему плану Геринга и обслуживавшее 25 институтов, предусмотренных этим планом. Ассигнованные ему для этих целей крупные денежные средства ревностно использовались «только для целевого исследования», и бедствующие научно-исследовательские институты высших учебных заведений, выполнявшие до сих пор основную научную работу, не получили от них ни гроша. Поэтому в кругах научных сотрудников высших учебных заведений Управление развития экономики в насмешку называли «управлением развития концернов».

Во время войны приобрела чрезвычайно большой вес еще одна руководящая инстанция - министерство Шпеера. Поскольку в этот период значительно сократились возможности получения институтами сырья, кадров и лабораторного оборудования, поскольку необходимое и выполнимое уже нигде не могли встретиться и так как промышленность страны едва справлялась с заказами различных управлений вооружений, то это министерство стремилось в свою очередь получить полномочия на решение вопросов о том, какие исследовательские работы следует прекратить как ненужные, какие - продолжать дальше как имеющие «важное военное значение» и каким должно быть отдано предпочтение как имеющим «решающее значение для войны». Но науке никогда не приносит пользу такое положение, когда ее интересы решает инстанция, нацелившаяся только на усовершенствование и изготовление того, что наиболее отвечает интересам дня. Такая организация не в состоянии понять, какие возможности скрываются в планах и задачах исследовательских учреждений. Только потому, что наука оказалась лишенной руководства, учеными стали командовать чуждые науке инстанции.

Если, несмотря на это общее положение, в результате долгих научных исследований были все же созданы новые виды вооружения, новые искусственные материалы, открыты новые научные методы и новые профили науки, то за это следует благодарить, конечно, не жалкую организацию «руководителей», а только отдельных людей, которые во всех областях науки работали с пол ной отдачей своих сил и способностей. Сведений о том, над чем работали, что исследовали и совершенствовали ученые Германии, до сегодняшнего дня пока еще нет. Исчерпывающие данные об этом получили, применяя свой собственный «метод», только победители. Но и до этого немецкая наука в своем не лишенном драматизма развитии прошла много различных стадий и фаз.

Наука в период «молниеносных войн»

В 1939 году политические руководители Германии, руководствуясь опытом войны с Польшей, надеялись главным образом на кратковременную войну. Они, и в частности Геринг, резко выступали за то. что война должна быть выиграна тем оружием, с которым она была начата. Новые усовершенствования, которые «созрели для фронта» лишь в последующие годы. считались не представляющими интереса. Ученые, работы которых находились лишь в самой начальной стадии и которым еще требовались годы, чтобы добиться результатов, полезных для войны, не представляли для правительства никакой практической ценности. Поэтому ученые были отнесены к той категории людских резервов, из которых черпались пополнения для фронта. Само собой разумеется, что при таких обстоятельствах «гуманитарные» ученые рассматривались с самого начала как quantite negligeable. В результате, несмотря на возражения управлений вооружений и различных других инстанций, несколько тысяч высококвалифицированных ученых из университетов, высших технических учебных заведений и различных научно-исследовательских институтов, в том числе незаменимые специалисты по исследованиям в области высоких частот, ядерной физики, химии, моторостроения и т. д., были еще в начале войны призваны в армию и использовались на низших должностях и даже в качестве рядовых солдат. Если Геббельс добился того. что артисты, музыканты, писатели, певцы, спортсмены и др. были избавлены от службы в армии, поскольку они были ему нужны для организации развлечений на родине и на фронте, то министр Руст ничего не смог сделать для своих исследователей. И когда ученые, и в особенности представители молодого поколения ученых и исследователей, покидали свои лаборатории и институты, чтобы отправиться на фронт скромными бойцами, это вызывало у всех даже гордость. Англичане (а не немцы) подсчитали, что ежегодно у всякого талантливого народа на один миллион населения появляется один исследователь. Как видите - урожай не особенно густой. И тот факт, что в век, когда один ученый-исследователь может иметь для ведения войны такое же важное значение, как и целые армии, этот дорогостоящий и порой незаменимый человеческий материал разбазаривался с такой легкостью, не мог пройти для нас бесследно.

После войны с Францией Гитлер отдал приказ прекратить все научно-исследовательские работы, которые не могут быть доведены до конца в течение одного года. Этот приказ оказался почти смертельным не только для авиации (в 1939 году уже имелся проект конструкции реактивного истребителя), от него пострадали и научно-исследовательские работы в области высоких частот, то есть как раз в той самой области, в которой противник в скором времени приобрел роковой перевес.

Сигнал бедствия в науке

Прошло некоторое время, и на немецкую армию посыпались отрезвляющие удары. Проиграна воздушная битва над Англией. Война в России в корне изменила свой первоначальный характер. В подводной войне превосходящая по качеству и количеству авиационная техника противника вызвала глубокий кризис. Не оставалось никакого сомнения, что без новых самолетов война будет проиграна, что оружие, оснащение и транспортные средства, используемые в России, должны отвечать убийственным условиям климата и местности, что техника высоких частот стала теперь важнейшим звеном всей военной техники.

Тогда руль был повернут в обратную сторону. Геббельсу пришлось издать директиву о том, чтобы впредь в прессе, по радио, в кино, в театре и в литературе больше не было выступлений против ученых и исследователей, против учителей и духовенства а, напротив, подчеркивалось бы большое значение их деятельности. Несмотря на то, что к науке Геббельс отнюдь не имел никакого отношения, он пригласил в Гейдельберг профессоров и директоров высших учебных заведений, чтобы объявить им о том, что государство высоко ценит труд ученых.

Энергичнее всех в этом деле оказался Дениц. Он самовластно отбросил запутанную систему научного руководства, лично созвал конференцию ведущих специалистов, сообщил им со всей откровенностью о техническом кризисе подводной войны, назначил одного из ученых начальником научно-исследовательского штаба ВМФ и исключил все промежуточные инстанции тем, что подчинил этого нового «начальника штаба» лично себе. То, что главнокомандующий непосредственно подчинил себе ученого-исследователя, было в области военной техники своего рода революцией.

Для всех ученых прозвучал сигнал тревоги. Одновременно с тем, как «генерал Унру» в качестве особого уполномоченного ездил по стране, «мобилизуя» на фронт последних оставшихся в тылу мужчин, в интересах науки и техники была проведена решительная контрмера: 10 тыс. ученых, техников, специалистов и инженеров были сняты с фронта и водворены на свои места для решения неотложных задач. Чтобы предотвратить вымирание целых научных дисциплин и сохранить незаменимые кадры, было даже решено отозвать с фронта 100 ученых гуманитарных наук. Нужно было спасти то, что еще можно было спасти.

Но даже и эти меры не могли уже полностью восстановить прежнее состояние немецкой науки. Пользуясь своего рода «кулачным правом» и затирая тех, кто имел менее сильные кулаки, отдельные инстанции добились для себя полномочий, получили ученых, вспомогательный персонал, аппаратуру, химикаты, дефицитные материалы и денежные средства. Но наука и техника несовместимы с импровизацией. Государство, которое хочет получить настоящие плоды науки и техники, должно действовать не только с большой прозорливостью и искусством, но и уметь терпеливо ждать этих плодов.

Ясно, что из всего того, что замышлялось, познавалось, совершенствовалось и испытывалось в лабораториях высших учебных заведений, в научно-исследовательских учреждениях вооруженных сил и в лабораториях промышленных предприятий, только часть могла поступить в производство и использоваться на фронте, ибо, когда война была уже в разгаре, плоды умственной деятельности немецких ученых еще только зрели, скрываясь в стенах их лабораторий.

Предметы исследований и достижения германской науки

Работа, проделанная немецкими учеными в области создания новых методов исследования, в области открытия нового и совершенствования технологии старого при сегодняшнем положении Германии не поддается никакому обобщению. Во время войны исследовательская работа, связанная с вооружением, проводилась исключительно как «секретная», а некоторые исследования были даже снабжены грифом «государственный секрет». Обычного для мирного времени опубликования результатов исследований в специальных научных журналах не проводилось. Исследователь, работавший над каким-либо особым заданием, не имел права говорить о нем даже со своими коллегами.

Книгу о достижениях германской науки можно было бы сегодня написать значительно легче не в самой Германии, а за ее пределами, потому что основные оригинальные документы находятся там. В одном американском отчете говорится: «Управление технической службы в Вашингтоне заявляет, что в его сейфах хранятся тысячи тонн документов. Согласно мнению экспертов, свыше 1 млн. отдельных изобретений, фактически касающихся всех наук, всех промышленных и военных секретов нацистской Германии, нуждаются в обработке и анализе. Один чиновник в Вашингтоне назвал это собрание документов «единственным в своем роде источником научной мысли, первым полным выражением изобретательского ума целого народа».

Как могло так получиться? Почему противники Германии раньше нее поняли значение исследовательской работы в нынешний век техники не только для ведения войны, но и для мирной экономики и культурного развития во всех областях жизни?

Дело заключается в том, что они смотрели на захват ценных немецких изобретений, как на военную задачу. Еще во время вторжения на Западе отряды «коммандос» сразу же начали свою охоту за научно-исследовательскими материалами и за самими исследователями. Подготовленная союзниками операция «Пейпер-Клипс» осуществлялась в основном американцами. Однако английские, французские и советские войска принимали не меньшее участие в этом единственном в истории войн «трофейном походе».

Распространявшееся в конце войны иностранной пропагандой под влиянием общего военного психоза утверждение о том. что германская наука добилась лишь незначительных результатов и что в стране, где нет свободы, наука вообще не способна на многое, было вскоре опровергнуто многочисленными выступлениями самих иностранных ученых. В отчете Общества немецких ученых, озаглавленном «Исследование означает труд и хлеб» (сентябрь 1950 года). излагается целый ряд таких утверждений. По недостатку места я приведу лишь некоторые из них.

Так, например, мистер Лестер Уокер пишет в журнале «Harpers Magazine» (октябрь 1946 года): «Материалы о секретных военных изобретениях, которых еще недавно было всего лишь десятки, теперь представляют собой скопление актов общим количеством до 750 тыс…» Для того чтобы новым немецким понятиям подыскать соответствующие английские термины, потребовалось бы составить новый немецко-английский словарь специальных слов, куда вошло бы около 40 тыс. новых технических и научных терминов.

В американском официальном отчете приводится ряд отдельных изобретений и результатов исследований немецких ученых в области прикладной физики, в области исследования инфракрасных лучей, по изобретению новых смазочных средств, синтетической слюды, методов холодной прокатки стали и т. д., получивших всеобщее признание у американских ученых. Так, в отчете говорится: «Мы узнали из этих бесценных секретов способы изготовления самого лучшего в мире конденсатора. Конденсаторы миллионами применяются и в радиотехнике, и в производстве высокочастотной аппаратуры… но этот конденсатор выдерживает почти в два раза большее напряжение, чем наши американские конденсаторы. Это настоящее чудо для наших специалистов-радиотехников».

Относительно изобретений в текстильной промышленности в этом отчете говорится, что «в этом собрании секретов содержится так много нового, что большинству американских специалистов-текстильщиков стало не по себе…».

О трофеях из лабораторий концерна И. Г. Фарбениндустри говорится: «… однако самые ценные секреты были получены нами от лабораторий и заводов большого немецкого химического концерна И. Г. Фарбениндустри. Нигде и никогда не имелось такого ценного клада производственных секретов. Эти секреты относятся к производству жидкого и твердого топлива, к металлургической промышленности, к производству синтетического каучука, текстиля, химикалиев, искусственных тканей, медикаментов и красок. Один американский специалист в области производства красителей заявил, что немецкие патенты содержат способы и рецепты для получения 50 тыс. видов красящих веществ, и большинство из них - лучше наших. Нам самим, вероятно, никогда не удалось бы изготовить некоторые из них. Американская красочная промышленность шагнула вперед по меньшей мере на десять лет».

Можно привести и целый ряд других заявлений, содержащихся в различных отчетах: «Не менее внушительной была добыча специальных поисковых групп союзников и в области производства продуктов питания, в области медицины и военного искусства»… «совершенно необозримы «трофеи» в области последних достижений авиации и производства авиационных бомб». «Величайшее значение для будущего, - говорится в другом месте, - имеют германские секреты в области производства ракетных и реактивных, снарядов… как стало известно, немцы в конце войны имели в различных стадиях производства и разработки 138 типов управляемых на расстоянии снарядов… применялись все известные до сих пор системы управления на расстоянии и прицеливания: радио, короткие волны, проводная связь, направленные электромагнитные волны, звук, инфракрасные лучи, пучки света, магнитное управление и т. д. Немцы разработали все виды ракетного двигателя, позволявшего их ракетам и реактивным снарядам достигать сверхзвуковых скоростей».

После капитуляции Японии президент Трумэн приказал опубликовать конфискованные (364 тыс.) патенты и другие захваченные документы. 27 июля 1946 года 27 бывших союзных государств подписали в Лондоне соглашение, согласно которому все немецкие патенты, находящиеся вне пределов Германии и зарегистрированные до 1 августа 1946 года, были экспроприированы. Библиотека конгресса в Вашингтоне стала издавать библиографический еженедельник, в котором были указаны рассекреченные военные и научные документы, их краткое содержание, количество и стоимость сделанных с них копий и т. д. Эти еженедельные бюллетени рассылались 125 библиотекам Соединенных Штатов, «чтобы сделать их более доступными для публики».

Американские дельцы сами признают огромное значение немецких открытий и изобретений для практического использования в промышленности и технике. «Общественность буквально пожирает опубликованные военные секреты», - говорится в одном из вышеупомянутых отчетов. «За один только месяц мы получили 20 тыс. запросов на технические публикации, а сейчас ежедневно заказывается около 1 тыс. экземпляров этих бюллетеней… уполномоченные фирм простаивают целые дни в коридорах Управления технической службы, чтобы первыми получить новую публикацию. Большая часть информации настолько ценна, что промышленники охотно дали бы многие тысячи за то. чтобы получить новые сведения одним днем раньше своих конкурентов. Но сотрудники Управления технической службы тщательно следят за тем. чтобы никто не получил отчет до его официального опубликования. Однажды руководитель одного исследовательского учреждения просидел около 3 час. в одном из бюро Управления технической службы, делая записи и зарисовки с некоторых готовящихся к публикации документов. Уходя, он сказал: «Премного благодарен, мои заметки дадут моей фирме по меньшей мере полмиллиона долларов прибыли».

Далее американский отчет говорит о представителях Советского Союза. Это место выдержано еще в наивных выражениях 1946 года, но сейчас, в обстановке 1953 года, оно заставляет читателя отнестись к нему внимательней. С наивной гордостью американцы сообщают: «Одним из ненасытнейших наших клиентов является Внешторг (Министерство внешней торговли Советского Союза). Какой-то их руководитель пришел однажды в бюро издательства с библиографией в руках и сказал: «Я хочу иметь копии со всего, что у вас есть». Русские прислали нам в мае заказ на 2 тыс. публикаций на общую сумму 5594 доллара 40 центов. Вообще они покупали любое выходившее издание».

Русские позаботились о том, чтобы заполучить себе плоды труда немецких деятелей науки и техники также и другим путем. Так, в конце войны они вывезли из Германии несколько сотен первоклассных специалистов, в том числе: профессора доктора Петера Тиссена - директора института физической химии и электрохимии (Институт кайзера Вильгельма), являвшегося одновременно и руководителем сектора химии в государственном научно-исследовательском совете; барона Манфреда фон Арденне - крупнейшего немецкого ученого в области техники высоких частот, телевидения, электронной микроскопии н разделения изотопов; профессора Макса Фолльмера - ординарного профессора физической химии в высшем техническом училище (Берлин - Шарлоттенбург) и ведущего специалиста в области полупроводников и производства аккумуляторов, имевшего громадный авторитет в вопросах военной техники; профессора Густава Герца - занимавшего до 1938 года пост директора института Генриха Герца по исследованию колебательных явлений (Берлин), а впоследствии - руководителя исследовательской лаборатории № 2 «Сименс-Верке», знавшего все многочисленные секреты этого концерна; доктора Николауса Риля - директора научного отдела компании «Ауэр», известного специалиста по производству люминесцентных красок, имеющих большое значение для военной и гражданской промышленности.

Русским удалось вывезти к себе и доктора Л. Бевилогуа - ученика знаменитого на весь мир профессора Дебие, эмигрировавшего из Германии на Запад и награжденного Нобелевской премией. Дебие был директором института холода в Далеме.

Это всего лишь несколько имен. Но какую огромную пользу могут они принести Советскому Союзу! Профессор доктор Тиссен, например, занимал в научно-исследовательском мире Германии первостепенное положение. Тиссен был учеником виднейшего немецкого специалиста по коллоидной химии профессора Жигмонди из Геттингена. Институт. возглавлявшийся Тиссеном. был крупнейшим из тридцати институтов Общества кайзера Вильгельма и имел штат, насчитывавший около 100 сотрудников. Он имел самое лучшее оборудование, а его денежные средства равнялись сумме бюджетов по крайней мере десятка других, конечно, тоже не менее важных институтов Общества кайзера Вильгельма. Из имевшихся тогда в Германии 25 электронных микроскопов три находились в институте Тиссена. Тиссен был также руководителем сектора химии в государственном научно-исследовательском совете. Это означало, что ему были известны все планы исследовательской работы в области химии, ход их выполнения и результаты. Тиссен был человеком, который мог обрабатывать эти результаты не только в административном порядке, но и лично просматривать их, давая им критическую оценку. Люди, тесно сотрудничавшие с Тиссеном, говорят, что у него феноменальная память. Наконец, Тиссен был одной из главных фигур так называемого «химического штаба», который состоял из трех членов: председателя наблюдательного совета концерна И. Г. Фарбениндустри профессора Крауха, руководителя германского общества химиков государственного советника Шибера и самого Тиссена. Таким образом, Тиссен был осведомлен о состоянии дел во всей германской химии. Задачей химического штаба было обобщать результаты опытов, проведенных в лабораториях, и затем передавать накопленный опыт для дальнейшего использования его в производстве. Отсюда следует, что Тиссен знал не только направление исследовательских работ в области химии, но и был посвящен в тайны химической промышленности Германии, в ее методы, планирование и находился в контакте с самыми крупными химическими промышленниками. Он знал важнейшие секреты, которые используются теперь Советским Союзом.

Что касается немецких ученых, находящихся сейчас в Америке, то Пентагон в декабре 1947 года сообщил, что туда вывезено 523 немецких ученых и что эта цифра вскоре увеличится до 1 тыс. человек. Более точных сведений пока не имеется.

Наиболее сдержанными в своих сообщениях о взятых в плен ученых и специалистах были до сих пор англичане. Но профессора, возвратившиеся из лагерей предварительного заключения, сообщают, что там находится много «известностей и даже знаменитостей из всех областей науки». В общей сложности странами-победительницами вывезено более 2 тыс. немецких ученых и специалистов.

Вывоз из Германии немецких ученых является для нашего народа наиболее тяжелым последствием минувшей войны. Исследователей можно сравнить с мозгом нации. В конце войны наша нация подверглась тяжелой операции: этот мозг был вырезан у нее вместе со всем, чего достигла нация, то есть вместе со всеми результатами исследований, патентами и т. д. Все это досталось победителям и влилось в их научный и хозяйственный организм. Это, конечно, более современная форма экономического воздействия на побежденного, чем военные контрибуции и денежные репарации старого времени. Такая мера ведет к резкому сокращению духовного потенциала побежденного народа. Она представляет собой искусственное оплодотворение науки, техники и хозяйства победителя. Американский журнал «Лайф» в номере от 2 сентября 1946 года вполне трезво подтверждает это, заявляя, что истинная цель репараций заключалась не в демонтаже промышленных предприятий Германии, а «в иссечении мозга немецкой нации», в захвате всего того, что было накоплено ею в области науки и техники.

Судьба исследователей в конце войны

Немецкая наука, получившая сильное развитие в первой половине нашего столетия, была в конце последней войны сведена почти на нет следующими тремя обстоятельствами: во-первых, потерей всех результатов научно-исследовательской работы, включая патенты, и распылением их по всему миру; во-вторых, перемещением ведущих немецких специалистов в страны бывших противников; в-третьих, дискриминацией оставшихся в Германии исследователей.

В результате политической чистки, проведенной еще при Гитлере, 1628 доцентов были изгнаны с кафедр и из исследовательских институтов. По данным, опубликованным в начале 1950 года в еженедельнике «Крист унд Вельт», это составляло 9,5 % всего преподавательского состава высших учебных заведений Германии. Это значит, что каждый десятый ученый был исключен из научной жизни страны. Жертвами следующей политической чистки, в 1945 году, пали еще 4289 доцентов, что составило уже 32,1 % всех ученых. Таким образом, в 1945 году каждый третий немецкий преподаватель высших учебных заведений потерял и свою кафедру, и возможность продолжать научно-исследовательскую работу.

О том, что думали американцы о «политической опасности» этих ученых, становится ясно из ряда официальных заявлений. Так. например, руководитель операции «Пейпер-Клипс» дал следующую директиву отрядам «коммандос», занимавшимся «ловлей» немецких ученых. «Если вам попадутся просто антифашисты, не представляющие ценности для науки, - не брать. Если же они могут иметь «для нас определенный научный интерес, то их политическое прошлое не играет никакой роли». И когда один американский сенатор выразил свои сомнения по поводу такого «импорта» немецких ученых, основывая их на том, что большинство из них являлось членами нацистской партии, представитель американского военного министерства ответил на это так: «Ученые обычно интересуются только своими исследованиями и лишь изредка - политикой».

Ущерб, понесенный немецкой наукой, отнюдь не ограничивается теми учеными, которые остались без места во время политических чисток периода власти Гитлера. Уже после войны из университетов восточной зоны Германии в западную зону перекочевало еще 1028 доцентов в качестве безработных беженцев. Это составило 7,7 % всего преподавательского состава немецких высших учебных заведений. Если сложить все это вместе, то получится. что с 1933 по 1946 год. по данным Общества основателей немецкой науки, потеряли свою работу «по политическим причинам» 49,3 % всех преподавателей высших учебных заведений. Это составляет приблизительно половину общего количества немецких ученых. Ни одно другое профессиональное сословие Германии не было так обескровлено. Как такая ампутация отразится на немецкой интеллигенции, может показать только будущее.

Взгляд на будущее

Было бы неправильно сказать, что судьба, постигшая германскую науку во второй мировой войне, сегодня уже не беспокоит руководящие круги нашего государства. В самых различных слоях населения, вплоть до членов парламента при обсуждении ими государственных бюджетов, можно слышать один и тот же аргумент: «Такой обедневший народ, как немецкий, не может снова поднять свою науку на высокий уровень. Он должен сначала выйти из своего бедственного положения».

На это у нас, немцев, имеется только один ответ. Как раз потому, что германской науке причинен такой огромный ущерб, нас больше, чем всех других, касается та простая истина, что естественные науки сегодня создают предпосылки для техники завтрашнего дня, и сегодняшний рабочий не будет в состоянии прокормить своих сыновей, если дальнейшее развитие науки не создаст предпосылки для их самостоятельной работы завтра. Если наше поколение не исправит теперь чудовищные последствия войны, разорившей нашу науку, это принесет большой вред экономике и социальной структуре будущих поколений. Мы, немцы, должны сделать для нашей науки значительно больше других.

Однако цифры убедительно говорят о том, что делается еще не все. Так, например, Америка отпускает на финансирование своих научно-исследовательских институтов такие суммы, которые при расчете на душу населения составляют 71 немецкую марку; Англия - 25,2 марки, а Федеральная Республика - только 7,75 марки.

В связи с этим возникает другой вопрос. Было бы пустой иллюзией верить в то, что любой «ущерб» в науке может быть возмещен деньгами. Науку нельзя купить на деньги, как нельзя ее и заимствовать или «организовать». Деньги могут быть лишь вспомогательным средством, правда необходимым, но не решающим. Никакие деньги не помогут там, где нет таланта к научно-исследовательской работе. А подлинный талант к науке и к исследованию встречается в любом народе крайне редко: это - дар природы. Но то, как обращались с этим природным даром на протяжении нескольких последних лет и как буквально разбазаривали его в зависимости от того, насколько люди, наделенные этим даром, отвечали тем или иным политическим требованиям времени, является отнюдь не актом мудрости, а актом исключительной политической близорукости и слепоты. Великий процесс излечения, который стал необходимым для нашей науки, снова начинает вызывать к себе глубокое благоговение и признание народа. Только тогда, когда будут созданы внешние предпосылки, то есть достаточное финансовое обеспечение, и внутренние предпосылки, то есть полное уважение к ученым и благоговение перед этим профессиональным сословием, мы сможем надеяться, что наше молодое поколение выделит из своей среды людей, одаренность и таланты которых позволят им обратиться к трудной профессии ученого. Ведь неудачи прошлого действуют отпугивающе весьма непродолжительное время.

Настоящая статья составлена по материалам бесед с многочисленными учеными и экспертами самых различных областей науки.

Ч то конкретно нужно исследовать, изучая науку и идеологию? Вероятно, было бы не слишком интересно просто исследовать науку, создаваемую в экстремальных условиях или при идеологизированных режимах. И наоборот, вряд ли имеет смысл рассматривать все режимы как "идеологические", а всю науку, соответственно, с точки зрения ее взаимодействия с идеологией. Поэтому главы этой статьи посвящены тем страницам истории Германии, где взаимовлияние науки и идеологии было наиболее глубоким и очевидным.

В XX в. в немецкой науке было сделано много оригинальных открытий и институциональных нововведений. Эта статья также рассматривает влияние (или отсутствие влияния) смены политических, экономических и идеологических властных структур на отношения науки и государства в этом столетии. Два явления - инновация и адаптация - подчеркивают контраст между преемственностью в науке и отсутствием таковой в политике при смене режимов. Научная политика особенно хорошо подходит для изучения специфического "немецкого" клейма на современной науке, поскольку ученые и научные учреждения скорее преобразуются под влиянием идеологии, чем сама наука.

В этой статье делается попытка несколько пересмотреть общепринятое представление о немецкой научной политике и научных учреждениях. Историки часто описывают научную политику данного периода с точки зрения влияния или даже доминирования политических, экономических и идеологических факторов: имперская политика начала века, демократическая - Веймарской республики, нацистская - времен Третьего рейха, коммунистическая - Германской демократической республики, и федеральная (и демократическая) - Федеративной республики Германии. На самом деле, к этому можно многое добавить.

Анализ, представленный в данной статье, начинается с рубежа веков, когда "имперская" немецкая наука достигла своего пика, с рассмотрения роли, которую она впоследствии сыграла в Первой мировой войне. Однако преемственность не должна быть ни единственным, ни превалирующим аспектом рассмотрения. Хотя Веймарская республика предшествовала Третьему рейху, и в определенном смысле облегчила восхождение к власти политического движения Адольфа Гитлера, 1919-1932 гг. нужно рассматривать как самостоятельное явление, а не только с точки зрения возникновения предпосылок победы национал-социализма.

Веймарский период дает хороший материал для изучения проблемы взаимодействия науки и идеологии, его экономического, культурного, технологического и интеллектуального аспектов. На историков, изучавших Веймарскую науку, повлиял тезис Поля Формана, что культурная и интеллектуальная среда, чуждая принципу причинности, способствует созданию акаузальных квантовых механизмов . Эта идея не давала покоя целому поколению историков, но и ее сторонники, и противники сходились на том, что ее трудно проверить. Последующие работы Формана и других ученых по изучению особенностей веймарской среды - экономических, политических, институциональных - кажется, действительно подтверждает предположение, что Веймарская Германия удивительно благоприятствовала своим экономическим, политическими идеологическим климатом нововведениям в науке [ ; ].

Имперская наука

В течение трех десятилетий после того, как Отто Бисмарк с помощью военной силы и политической хитрости объединил страну, Германская империя была одной из ведущих промышленных держав. Экономической мощью она в значительной степени была обязана плодотворному взаимодействию немецкой университетской системы (где впервые исследовательский талант стал основным критерием при подборе профессорско-преподавательского состава) и новых промышленных исследовательских лабораторий в наукоемких областях производства, особенно в электронной и химической промышленности.

Именно этот "исследовательский императив" германских университетов крепко связал университетское обучение с оригинальными научными разработками и таким образом сделал немецкие университеты и клиническую медицину образцом для всего остального мира, в особенности для Соединенных Штатов. Однако к началу XX в. встал вопрос о том, что обеспечение нужд промышленности и требований обучения, которое было возложено на университетских ученых, все труднее было совмещать. Ученые, преподаватели, промышленники и государственные служащие начали говорить о необходимости научного учреждения нового типа: независимого от университетов и, соответственно, от преподавательских обязательств, не зависящего от поддержки правительств отдельных немецких земель (которые оказывали финансовую поддержку различным университетам) и финансируемого частной промышленностью и государством.

Первым таким учреждением в Германии стал Имперский физико-технический институт (Physikalisch-Technische Reichsanstalt), основанный в 1887 г. Он должен был создавать лучшие образцы как чисто научных исследований, так и промышленных технологий . За созданием этого исследовательского института нового типа стоял промышленник и ученый Вернер фон Сименс. Он хотел организовать учреждение, которое занималось бы чисто научными исследованиями, но решало бы также как долгосрочные, так и сиюминутные технологические и экономические задачи.

Этот институт, возглавляемый когортой уважаемых физиков, начиная с харизматического и влиятельного Германа фон Гельмгольца, действительно преуспевал в обеих областях, производя важные эксперименты по радиации черного тела, способствовавшие развитию квантовой физики, разрабатывая электрические стандарты для наукоемкой промышленности, тестируя и сертифицируя научные инструменты, измерительные приборы и материалы. Вероятно, лучшим свидетельством успеха Имперского института было большое количество подражателей, которых он породил, включая Национальную физическую лабораторию в Великобритании, Национальное бюро стандартов в США и Имперский химико-технический институт в самой Германии, открытый в 1921 г. (Chemisch-Technische Reichsanstalt) . Физико-технический имперский институт побудил к созданию еще двух новых учреждений: Гёттингенской Ассоциации развития прикладной математики и физики в 1898 г. (Gottinger Vereinigung der angewandten Mathematik und Physik) ; и, что, возможно, важнее. Общества кайзера Вильгельма в 1911 г. (Kaiser-Wilhelm-Gesellschaft) .

В отличие от Физико-технического института, Общество кайзера Вильгельма было основано прежде всего для поддержки фундаментальных исследований. Были созданы отдельные "институты кайзера Вильгельма" с особыми исследовательскими программами, часто рассчитанными на конкретных ученых, которые вместе со своими помощниками и коллегами могли полностью посвятить себя научным исследованиям. Но, хотя основной целью были фундаментальные исследования, они часто лежали в области, представляющей интерес для немецкого государства и промышленности.

Некоторые из первых институтов, включая, например, институт Физической химии и электрохимии (1912 г.), были основаны благодаря существенной финансовой помощи немецких промышленников. В целом Общество старалось получить финансирование из различных источников (от государства, отдельных немецких земель и городов и от заинтересованных промышленников) для того, чтобы не зависеть полностью от какого-то одного спонсора. В канун Первой мировой войны под именем "институтов кайзера Вильгельма" были открыты (или, по крайней мере, санкционированы) институты биологии, химии, угольной промышленности, экспериментальной медицины, физиологии труда и физической химии.

Имперский физико-технический институт и Общество кайзера Вильгельма были в полном смысле этого слова имперскими учреждениями, финансируемыми мощной империей и созданными для ее нужд. Ее военная и экономическая мощь в значительной степени зависела от эффективного использования научного потенциала. И немецкое государство, и промышленники готовы были поддерживать научные исследования, проводимые вне стен университетов. Ведущие ученые, в свою очередь, хотели заниматься тематикой, которая была бы "фундаментальной", но которая при этом имела бы прямое отношение к промышленности и была бы интересна государству. Общество кайзера Вильгельма для многих послужило примером организации научного учреждения, но прежде чем оно смогло расшириться и охватить многие научные дисциплины, грянула Первая мировая война и коренным образом изменила научную политику в Германии.

В канун Первой мировой войны немецкая наука воспринималась (особенно самими немцами) как доминирующая и наилучшая в мире. Немецкие университеты готовили выпускников, ориентированных на научные исследования, Общество кайзера Вильгельма и его институты предоставляли возможность заниматься наукой вне университетов, в немецкой промышленности укрепилась традиция прогрессивных и продуктивно работающих научно-исследовательских лабораторий, а большинство престижных и важных научных журналов и справочников (включая такую специализированную литературу, как реферативные журналы) выходили в Германии. Ученые всех стран хотели учиться и работать в Германии или хотя бы посещать Германию, опубликовать в Германии свои труды, развивать контакты с немецкими коллегами. Но при этом нужно учитывать, что традиционные соперники - Британия и Франция - тоже были сильны в науке, а рвущиеся вперед США быстро догоняли своих европейских конкурентов и обещали вскоре их перещеголять.

Строго говоря, когда историки пишут об "имперской науке" (Imperial science), они обычно имеют в виду науку эпохи Германской империи (1871-1918 гг.). Однако немецкая наука была имперской и в другом смысле. Ее можно назвать империалистической, поскольку, хотя научные исследования велись и в колониях, Германия стремилась расширить свое влияние в мире и добиться господства в мировом научном сообществе. Внутри страны это означало подавление политических движений и убеждений, которые угрожали существующему status quo. Например, Лео Арионс, физик, состоявший в германской социал-демократической партии, был за это исключен из
Германской академии [ ,р.36-37].

Немецкая наука фактически не была задействована в начале "Великой войны". Многие молодые ученые и студенты были призваны или ушли добровольцами на фронт, но, как правило, в качестве простых солдат, а не научных работников. Их учителя, наставники и старшие коллеги поддерживали войну иным способом, используя в коллективном и индивидуальном порядке свой личный и профессиональный авторитет на поддержание серий манифестов, безоговорочно защищавших военные цели и политику Германии. После войны эти документы поставили многих немецких ученых в затруднительное положение и послужили поводом для остракизма их иностранными коллегами [ , р. 69-81].

Многие немецкие ученые и студенты с энтузиазмом встретили войну 1914 г., как и их противники в союзных странах, хотя и шли на фр онт со платами, а не учеными. Университеты и исследовательские институты опустели, лишившись студентов и младшего преподавательского состава. Однако один из новейших институтов кайзера Вильгельма - Институт физической химии Фритца Хабера - был полностью переориентирован в связи с войной и стал одним из первых примеров научного учреждения, созданного для фундаментальных исследований, но вынужденного вместо этого заниматься прикладными исследованиями для обеспечения военных нужд [ , р. 163-196; ].

Немецкое военное руководство сначала игнорировало высказывания, что наука и промышленность должны сыграть важную роль в войне, надеясь на очевидное немецкое военное преимущество. Но когда провалился план Шлиффена молниеносно захватить Францию и война на Западе переросла в бесконечные окопные бои, стало ясно, что без помощи науки Германия очень быстро проиграет. Наукоемкая индустрия обеспечивала страну синтетическими материалами для фронта и синтетическими продуктами для тыла. Конечно, Германия в итоге все равно проиграла войну, но без мобилизации науки она потерпела бы поражение гораздо раньше.

Значительных усилий потребовала от ученых и промышленников-предпринимателей, таких как Фритц Хабер, Вальтер Ратенау, задача убедить немецкое военное руководство в необходимости сначала просто выслушать, а впоследствии поддержать их предложения использовать науку на пользу войне. Ратенау защищал синтетическое производство азота для изготовления снарядов, без которых немецкие военные усилия были бы сведены на нет на раннем этапе войны, когда блокада союзников перекрыла ввоз в Германию натуральных источников азота. Хабер продвигал идею развития химического оружия, в особенности отравляющих газов, - возможно, самого известного (и печально известного) примера вклада немецкой науки в Первую мировую войну.

Хабер предоставил институт в распоряжение правительства и превратил его в Центр исследования и разработки химического оружия (R&D center for chemical warfare). Несколько молодых перспективных немецких ученых (а впоследствии нобелевских лауреатов), таких как химик Отто Ган и физик Джеймс Франк, работали на Хабера в этой области. Персонал института возрос до 1500 человек, включая 150 научных работников, и его бюджет увеличился вдвое. Вскоре институт стал напоминать промышленную лабораторию, в нем разрабатывались новые отравляющие газы, противогазы и другие средства защиты, газовые снаряды и другие средства поражения, а также эффективные стратегии использования химического оружия. Отравляющие газы, которые разрабатывались в институте, не стали основным оружием во время Первой мировой войны, но они терроризировали солдат обеих сторон и создавали угрожающий прецедент использования науки в военных целях. После войны Хабер (как и многие другие немцы) продолжал считать себя патриотом Германии, не сожалея о своей работе военного времени, и союзники причислили его к военным преступникам.

Немецкие ученые и инженеры были также мобилизованы на работы, связанные с разработкой и производством самолетов, развитием
самолетостроения [ , р. 89-108]. Хотя это и не успело принести особых результатов до конца войны, огромное количество денег было инвестировано в междисциплинарные исследовательские центры, тесно связанные с промышленностью. Версальский договор временно приостановил авиационные исследования или, по крайней мере, перенес их в подполье, но институты, созданные во время Первой мировой войны, и тесное сотрудничество между учеными-академиками и инженерами, промышленниками и государством были воссозданы в различных формах во времена Третьего рейха.

Когда Германская империя пала, то же самое произошло и с "имперской" наукой в стране. Международные научные организации, в которых доминировали немецкие ученые, были ликвидированы, а бывшие ведущие державы Германия и Австрия были исключены из новых организаций, основанных после войны [ ; ]. Большинство немецких ученых подвергались остракизму со стороны своих иностранных коллег, по крайней мере в течение какого-то времени. Как будет описано ниже, важным исключением из этого правила был Альберт Эйнштейн. Неприятие Эйнштейна и тех, кого стали называть "физиками-евреями", подогревалось политическими и экономическими последствиями Первой мировой войны. Проигранная война была катастрофой для консервативного большинства академических ученых. Они часто реагировали на это заявлением, что наука - это все, что осталось у Германии от времен, когда она была мировой державой, и научная мощь должна "заменить мощь политическую" (Wissenschaft als Machtersatz) . Эта позиция все укреплялась и усугубляла политизированность науки вообще и физики в частности. В итоге экономические и политические последствия поражения и дальнейших репараций угрожали покончить с процветанием немецкой науки.

Инфляция и депрессия

Поражение Германии в Первой мировой войне было национальным унижением и экономической катастрофой. Немецкие солдаты возвращались домой к политической революции, социальной нестабильности и голоду. Стоимость немецкой марки сразу упала после войны, и через несколько лет последовала гиперинфляция. Ученые пострадали не самым сильным образом, но тем не менее им приходилось бороться, чтобы сохранить рабочие места и финансирование своих исследований. Слабая экономика и гиперинфляция разрушили благосостояние многих научных учреждений и вынудили ученых конкурировать за финансы, объем которых постоянно сокращался, и становиться более зависимыми от правительства и промышленности.

Эти трудные времена породили столь же тяжелые реформы в научной политике, особенно в системе финансирования науки. Перед Второй мировой войной наука во многих развитых промышленных странах поддерживалась университетами и (особенно в США) частными фондами. Это считалось наиболее мудрой и эффективной системой. В США, например, фонды Карнеги и Рокфеллера были одним из наиболее важных источников финансирования науки и поэтому имели значительное влияние на ее развитие. В Веймарской Германии, однако, с деньгами было настолько сложно, что немецкие ученые и их спонсоры вынуждены были создавать систему экспертных оценок (peer review system), обычную на сегодняшний день, и формировать новые научные учреждения, в которых бы более эффективно использовались денежные средства: общественный Фонд поддержки немецкой науки (Notgemeinschaft der deutschen Wissenschaft) и частный Фонд поддержки физико-технических исследований Гельмгольтца (Helmholtz Gesellschaft zur Forderung der physikalisch-technischen Forschung) .

Хотя в Германии было несколько научно-исследовательских институтов, поддерживаемых центральным правительством, большинство исследований осуществлялось в университетах, и большая часть финансирования приходила ot правительств немецких земель. Перед Первой мировой войной эти средства просто выделялись тому или иному профессору, возглавлявшему соответствующий института университете. Личности, пользовавшиеся наибольшим авторитетом в той или иной области, распределяли эти средства по своему усмотрению и часто оказывали большое влияние на карьеру молодых ученых. Но немецкие земли и университеты были теперь сильно ограничены в средствах. Денег на науку было настолько мало, что необходимо было разработать новую, значительно более эффективную систему распределения. Новые организации - Фонд поддержки немецкой науки и Фонд Гельмгольца - изыскивали средства на научные исследования, первый большей частью от национального правительства, второй от частных предпринимателей, в особенности промышленников. Фонды финансировали исследования в различных областях, но Фонд Гельмгольца, естественно, больше придерживался интересов тяжелой промышленности. Эти два фонда играли важнейшую роль в немецкой научной политике в период между двумя войнами. Например, в физике они, возможно, даже удвоили реальный объем средств, выделявшийся на прямое финансирование научной работы.

Система экспертных оценок означала, что деньги теперь давались различными институтами, распределялись различными людьми между конкретными исследователями. Вместо прямой поддержки, оказывавшейся государственным министерством и распределявшейся директором института, ученые теперь должны были лично подавать заявки на свои собственные исследовательские проекты. Фонды определяли, что нужно финансировать, создавая свои небольшие комиссии, состоявшие из авторитетных ученых. Хотя эти реформы не были вызваны теми или иными политическими причинами, они, безусловно, сделали систему финансирования науки более ответственной и демократичной, чем когда-либо раньше.

Эксперты изучали каждую заявку и распределяли средства согласно оценкам, хотя, конечно, члены комиссий иногда отдавали предпочтение исследованиям в той или иной области в ущерб другим. Физик-теоретик, лауреат Нобелевской премии и влиятельный член экспертной комиссии Макс Планк заботился о том, чтобы квантовая физика и теория относительности, два наиболее важных и серьезных направления немецкой науки периода между двумя войнами, получали достаточно щедрую поддержку Фонда [ , р. 90-93]. Для создания новой системы финансирования были и политические причины. Распределяя деньги только по индивидуальным исследовательским проектам, фонды таким образом не брали на себя ответственность за общую поддержку университетов и за равномерное распределение средств между немецкими землями.

Поскольку ученые должны были теперь конкурировать за получение грантов, у них появился больший стимул к продуктивной научной работе. Таким образом, как это ни иронично звучит, возможно, экономические трудности вкупе с интеллектуальным климатом, отвергающим причинность и, соответственно, открытым для акаузальных интерпретаций физики, обусловили процветание современных направлений физики в Веймарской Германии. От системы оценок главным образом выиграли создатели квантовой механики Макс Борн, Вернер Гейзенберг, Паскаль Иордан и Эрвин Шрёдингер. В отличие от них ученые, которые поддерживали движение "арийской физики" (см. ниже) не получили особых выгод от этой системы финансирования. Таким образом, политический и экономический переворот, последовавший за поражением Германии, быстро сделал "современную физику" - проще говоря, квантовую механику и теорию относительности - одновременно гордостью немецкой науки и мишенью для преследования ученых и граждан, не придерживавшихся либерально-демократических принципов.

Фонд поддержки немецкой науки и немецкие ученые выиграли от необычного консенсуса в национальном парламенте по проблемам науки. И левые, и правые соглашались, хотя и совершенно по разным причинам, что науку нужно по мере возможности поддерживать. Немецкие научные учреждения были наследством империи и несли на себе печать империи, близкую правым по духу. Ориентированные в будущее социал-демократы не доверяли людям, управлявшим наукой в Германии, но тем не менее поддерживали ее по идеологическим причинам. Как уже говорилось выше, в науке многие усматривали компенсацию былой политической мощи страны: то, что Германия потеряла на политической и военной арене, должно быть компенсировано развитием науки и культуры.

Ближе к концу Веймарской республики прусское министерство культуры поставило перед Фондом поддержки и другими учреждениями фундаментальный вопрос: кто контролирует научную политику - правительство, которое финансирует науку, или научные учреждения, которые делают то же самое? Чиновники в министерстве не хотели оказывать влияние на то, какую именно науку поддерживать, они в большей степени были озабочены административными процедурами, которых придерживался Фонд поддержки и конкретно его президент Фридрих Шмидт-Отт. Парадоксально, но система экспертных оценок, гораздо более открытая и демократичная система финансирования научных исследований, чем все те, что использовались ранее, была создана и внедрена крайне недемократичным образом авторитарным Шмидтом-Оттом, который собирал информацию из различных источников в Фонде и отказывался делиться с кем-либо ответственностью за важнейшие решения.

Для Общества кайзера Вильгельма деньги также были проблемой. Незадолго до войны, когда оно только было основано, оно почти полностью опиралось на частную финансовую поддержку, если не считать земли, зданий и средств на зарплату директорам институтов, выделявшихся Пруссией. Среди выдающихся ученых, пришедших в Общество в первые десятилетия века, был молодой (и еще пока неизвестный) Альберт Эйнштейн, ко-торый стал директором института физики (существовавшего в тот момент только на бумаге). Но к началу 1920-х гг. поступления средств сократились, промышленники стали осторожнее с выделением больших сумм денег.

Это Общество разработало эффективную двухступенчатую систему преодоления экономического кризиса, позволявшую не зависеть полностью ни от государственного, ни от частного сектора. Прежде всего его лидеры обратились к Рейху и прусскому правительству за государственной поддержкой науки, которая не могла больше опираться только на промышленников. Во-вторых, Общество убедило промышленных лидеров внести свой вклада поддержку науки, дополнив сеть фундаментальных исследовательских институтов, построенных или задуманных до войны, множеством промышленных исследовательских институтов, создавая их, в первую очередь, в индустриальных районах Германии. Предприниматели из различных отраслей промышленности видели в Обществе кайзера Вильгельма эффективную систему управления и организации исследований. В некоторых случаях оно успешно заменяло промышленные исследовательские лаборатории.

Несмотря на все старания политиков левого толка и некоторых министерских чиновников, Общество кайзера Вильгельма, как и Фонд поддержки, во времена Веймарской республики так и не стало демократическим. Оно оставалось элитным учреждением с авторитарным руководством. Тем не менее Общество процветало, несмотря на инфляцию и депрессию. В течение всего Веймарского периода оно разрасталось, количество его институтов к началу 1930-х гг. удвоилось и достигло 30. Таким образом, не удивительно, что в 1929 г. Общество обвинили в использовании общественных средств не только на перспективные исследования и науку, но и на воссоздание его финансовой независимости и обеспечение его мощи и влияния как учреждения .

Несмотря на политику нового демократического правительства Веймарской республики, немецкая университетская система, в рамках которой осуществлялось большинство фундаментальных исследований и готовились молодые ученые, сопротивлялась серьезным реформам и оставалась одним из немногих склонных к автократическому правлению островков, которые не принимали демократию и препятствовали настоящим политическим реформам. Это привело к явлению, которое Фритц Рингер называл "немецкими мандаринами": академики делали вид, что защищают аполитичную систему обучения, в то время как на самом деле они активно старались противостоять новым демократическим порядкам, сыграв таким образом определенную роль в закладывании фундамента триумфа национал-социализма .

Ф. Рингер исследовал в основном ученых, занимавшихся социальными науками, но Джонатан Харвуд применил его тезис для науки как таковой и для немецкой генетики в частности, находя, что там были и "мандарины", и "аутсайдеры", каждый со своими исследовательскими приоритетами. Первые, приверженцы традиций, были более всесторонни и глубоки в своих научных и интеллектуальных интересах, вторые - более прагматичны. Этот контраст в свою очередь объясняется разницей в образовании и социальном происхождении: ученые, происходившие из низов среднего класса или промышленных кругов, которые посещали современные школы, имели тенденцию полностью сосредотачиваться на конкретном предмете своего исследования; ученые, происходившие из образованного среднего класса, закончившие классические гимназии, имели более широкие интеллектуальные и научные интересы .

Гиперинфляция первых послевоенных лет имела значительное влияние на всех работавших в университетах, лишив их спонсорской помощи и превращая любое долгосрочное планирование финансов в утопию. Хотя штатные профессора никогда не опасались потерять свои должности, будущее молодых, менее заслуженных исследователей было значительно неопределеннее. В связи с экономической нестабильностью все больше и больше студентов устремлялось в университеты, что еще сильнее усложнило положение немецкой науки. Происходящее по-разному отражалось на ученых, поскольку некоторые работы можно было продолжать с минимальными средствами, а о других ресурсоемких исследованиях, интенсивно проводившихся в других странах, нельзя было даже и мечтать. Таким образом, хотя теоретическая физика финансировалась достаточно щедро, Германия не могла конкурировать с Америкой и Британией в том, что касалось, например, циклотронов и других новейших типов ускорителей элементарных частиц.

Годы между гиперинфляцией (1923 г.) и началом Великой депрессии стали, казалось, периодом процветания для Германии в целом и ее науки в частности. В это время было осуществлено или, по крайней мере, начато большое количество научных разработок, наиболее значимых для Веймарского периода. Но в 1929 г., когда депрессия снова вызвала финансовую нестабильность, бюджеты были урезаны, научные исследования приостановлены, карьеры нарушены, а поток студентов, устремившихся в университеты, опять возрос. В этой ситуации определенные научные направления, требующие широкомасштабных и интенсивных исследований, (которые по традиции можно назвать "большой наукой"), такие как аэронавтика или ракетостроение, не получали того уровня финансовой поддержки, которого они заслуживали, по мнению своих создателей и сторонников [ , р. 109-172]. Они, как и многие другие в Германии, считали, что Веймарская система им не позволила реализоваться.

Феномен Эйнштейна и "арийская физика"

Сегодня всем ясно, что наука тесно связана с политикой. Есть мнение, что необратимая политизация науки произошла в Германии в период между началом Первой мировой войны и концом Второй. Это началось с широкого обсуждения теории относительности Альберта Эйнштейна, а в итоге привело к гонке ядерного вооружения. Хотя наука часто пересекалась с политикой в различные эпохи и в разных странах, именно после 1945 г. она стала постоянным гарантом политической силы.

В начале карьеры Альберта Эйнштейна, до его приезда в Берлин в начале Первой мировой войны, его исследования удостаивались достаточно скромной оценки. В Берлине он получил хорошо оплачиваемую работу без преподавательской нагрузки и вносил свой вклада поднятие престижа Прусской академии наук, молодого Общества кайзера Вильгельма и берлинской науки в целом. Эйнштейн также приобрел известность, часто неоднозначную, как откровенный пацифист и интернационалист. Очень немногие немецкие ученые занимали такие непопулярные политические позиции.

Теория относительности Эйнштейна широко пропагандировалась и с жадностью впитывалась массами, составляя резкий контраст с большей частью теорий в области физики, создаваемых современниками. Во время войны британская команда ученых предоставила решающие экспериментальные данные, подтверждавшие предсказания общей теории относительности. Впоследствии Эйнштейн стал знаменит, поскольку заголовки газет создавали славу и ему как личности, и его малопонятной для обывателя науке [ , р. 7-13]. После Первой мировой войны Эйнштейн стал знаменитостью, ездил по всему миру, неся физикам евангелие теории относительности. Что касается его положения в Германии, он был вовлечен в веймарскую политику через своего друга, тогдашнего министра иностранных дел, который вскорости был убит, Вальтера Ратенау. В то время как большинство немцев подвергалось остракизму, а Германия была исключена из новых международных научных организаций, возникших после войны, Эйнштейн свободно путешествовал по миру как посланник доброй воли, вызывая ненависть консерваторов и реакционеров как в самой немецкой науке, так и за ее пределами.

В целом Эйнштейн стоял особняком от своих коллег и вызывал явную враждебность и негодование с их стороны. Увлеченность, если не одержимость им публики, сделала этого еврея, пацифиста, демократа культурным и политическим символом. Его значимость в этом отношении едва ли не превосходила его научные достижения и вызывала возмущение политиков-консерваторов и научных оппонентов. Пропаганда теории относительности крепко связала в массовом сознании поддержку современной физики с Веймарской республикой. Таким образом, политическая и научная оппозиция Эйнштейна и его теории относительности была важной составляющей дальнейшей борьбы "арийской физики" и "еврейской физики" во времена Третьего рейха. У двух консервативных немецких физиков, нобелевских лауреатов Филиппа Ленарда и Иоханнеса Штарка сначала были проблемы с некоторыми аспектами теории относительности и квантовой физики (в развитие которой Эйнштейн также внес большой вклад), но их полемика с Эйнштейном носила чисто профессиональный характер [ , р. 6-16; ]. Едва ли они были одиноки в этом, многие физики старого поколения сопротивлялись революционным изменениям, внесенным Эйнштейном и другими молодыми учеными в их мировоззрение. Однако когда другие публично предприняли антисемитские нападки на Эйнштейна, он ответил тем же, и в первую очередь Ленарду. Таким образом, выступления Ленарда и Штарка против Эйнштейна вышли за рамки профессионально принятого поведения и стали личностными, идеологическими и расистскими.

Во времена Веймарской республики Ленард стал мучеником национализма (а впоследствии национал-социализма): его институт был захвачен толпой сторонников республики. Публичное унижение лишь укрепило его идеологические и политические позиции. В свою очередь, вспыльчивый, диктаторский и амбициозный характер Штарка заставил его отказаться от профессорства в Вюрцбурге в ожидании другого назначения, которое так и не состоялось. Дальнейшая его изоляция привела к тому, что он стал видеть в Эйнштейне и его теории причину собственных неудач.

И Ленард, и Штарк впоследствии отказались от образа аполитичных университетских профессоров и предприняли более радикальные шаги в политике, публично поддержав Адольфа Гитлера в самом начале его карьеры, когда он сидел в Ландсбергской тюрьме после провалившейся попытки "Пивного путча". В духе расистской риторики своего времени они восторженно восхваляли Гитлера: "...борьба призраков тьмы с носителями света... [Гитлер] и его товарищи в борьбе... являются для нас дарами свыше, пришедшими из далеких, смутных времен, когда расы были более чистыми, люди более великими, а души менее подлыми" [ , р. 15]. Дальше -больше, они начали призывать к возвращению к так называемой "арийской физике", и отказу от физики "еврейской". Не совсем ясно, что именно они понимали под этими терминами кроме того, что арийскую физику создавали арийцы, а еврейскую - евреи.

Публичная поддержка Ленардом национал-социализма и Гитлера была явлением довольно редким среди ученых и профессоров. К концу Веймарского периода к немногим уважаемым ученым, активно поддерживавшим это движение, таким, как математик Теодор Вален, примкнул и Штарк. Вален еще в начале веймарского периода был региональным лидером гитлеровской Национал-социалистической немецкой рабочей партии. В конечном счете, из-за своей нетерпимости к республике он потерял пост профессора в Грейфсвальде и нашел прибежище в техническом университете в Австрии. В течение нескольких последних лет перед Третьим рейхом, когда Германия сотрясалась от бесконечных политических кампаний, Штарк забросил работу по специальности и стал национал-социалистским активистом в своей родной земле - Баварии, занимаясь написанием памфлетов и организацией митингов. Как говорил об этом сам Штарк, он стал местным представителем национал-социализма.

Расовая гигиена

Наука и расизм были тесно связаны или, во всяком случае, соединялись еще в XIX в. Такие писатели, как Артур Гобино и Хьюстон Стюарт Чемберлен создавали миф о превосходстве арийской расы, а Чарльз Дарвин и его толкователи рассматривали проблему биологии человека и общества с точки зрения эволюции путем естественного отбора. В научном отношении это позволило Френсису Гальтону, кузену Дарвина, и британскому математику Карлу Пирсону отстаивать евгенику, науку об улучшении человеческой природы, - новую область научных исследований, которая быстро расцвела в Европе и Северной Америке . Что касается политической и идеологической стороны дела, это вело к созданию теории социал-дарвинизма, который оправдывал несправедливость человеческого общества, - в частности, огромный экономический разрыв между богатыми и бедными, - проводя аналогию с естественным отбором по Дарвину: более богатые и более удачливые люди (или нации) просто обладали превосходством, были более приспособлены к жизни.

В Германии евгеника, которую называли "расовой гигиеной", расцвела в последние десятилетия империи [ - ]. Но тогда сторонники расовой гигиены не были обязательно расистами с верой в то, что одна нация совершеннее другой. Они скорее видели более и менее "совершенных" людей во всех нациях. Альфред Плётц, которого многие считают основателем расистской гигиены в Германии, не был явным антисемитом, но в то же время верил в нордическое превосходство. В конечном счете, во времена Третьего рейха он приветствовал национал-социализм.

Другой выдающийся немецкий расовый гигиенист, Вильгельм Шильмайер, был более склонен к классовому подходу, в пользу буржуазии и против пролетариата. Плётц, Шильмайер и их коллеги, включая социальных расовых гигиенистов, были больше озабочены качеством нации - ростом уровня рождаемости "высших" немцев и таким образом постепенным очищением нации от носителей низших качеств (наследственных болезней и т.д.). Исследования, показывавшие, что у других этнических групп уровень воспроизводства был выше, чем у немцев, пробуждали страх, что сравнительно низкий уровень рождаемости немцев приведет к "расовому суициду", и немцы будут подавлены "низшими", но более плодовитыми расами. Таким образом, в расовой гигиене времен Германской империи был, конечно, элемент расизма, но это было только одно из многих ее направлений.

Расовая гигиена Веймарского периода стала более экстремистской, так как немецкое общество подогревалось последствиями войны, гиперинфляцией и предчувствием дегенерации общества. Хотя не-нацистское направление в расовой гигиене все еще сохранялось, некоторые расовые гигиенисты-расисты рано связались с зарождавшимся национал-социалистическим движением. Среди них был Юлиус Фридрих Леман, один из ведущих немецких специалистов в области медицины и автор многих трудов, и Ганс Ф.К. Гюнтер, антрополог, опубликовавший знаменитую книгу "Расовое исследование немецкого народа" (Rassenkunde der Deutschen Volkes). Благодаря усилиям национал-социалистов, Гюнтер был взят в 1932 г. на должность профессора антропологии Иенского университета.

Фриц Ленц, "дедушка расовой гигиены" и профессор расовой гигиены в престижном Берлинском университете, - пример уважаемого ученого, открыто поддерживавшего теорию превосходства нордической расы и национал-социалистское мировоззрение в период Веймарской республики. Широко распространенный и имевший влияние учебник, который он написал вместе с Эрвином Бауром и Юджином Фишером, явно защищал превосходство нордической, или арийской, расы. В 1927 г. наиболее престижное научное учреждение Германии, Общество кайзера Вильгельма, учредило институт антропологии, генетики человека и евгеники под руководством Фишера. Это учреждение активно поддерживало исследования в области расовой гигиены, включая исследования близнецов Отмаром Фрайхерром фон Вершойром, которыми впоследствии руководил Иозеф Менгеле.

Веймарская евгеника достигла своего апогея в предложении ввести закон о стерилизации, согласно которому люди с физическими или умственными недостатками (включая некоторые особенности, которые сегодня признаны не передающимися по наследству) могли подвергнуться стерилизации с санкции государства, если они (или их опекуны) давали согласие. Эта идея была впоследствии воспринята пришедшими к власти национал-социалистами, но они устранили аспект добровольности и предоставили государству решать, кто должен и кто не должен иметь потомство.

Заключение: наука и идеология Веймарского периода

Вскоре после Второй мировой войны многие люди, в том числе сами ученые, стали изображать науку веймарского периода ностальгически. Но был ли этот период действительно так благоприятен для ее развития, или он только выглядит таковым в ретроспективе, поскольку по сравнению с эпохой Третьего рейха наука и ученые действительно переживали тогда "золотой век"? Германия начала Первую мировую войну, имея хорошо организованное, всесторонне развитое, плодотворно и на высоком уровне работающее научное сообщество. Поражение, экономические трудности, политические беспорядки бросали вызов научным работникам, но в большинстве случаев они принимали этот вызов и находили в себе силы продолжить работу и провести много добротных исследований. Однако, несмотря на новый политический режим, наука в Германии не стала более демократичной. Скорее, большинство ученых и научных учреждений продолжало придерживаться имперских символов и традиций.

Хотя Германия уже не была ведущей научной державой, она все еще оставалась одной из лучших. Расовая гигиена определенно установила контакт с национал социализмом, и отдельные ученые, вроде Штарка, поддерживали Гитлера, однако наука и фашизм имели мало общего в Веймарский период. Только когда национал-социалисты придут к власти, произойдет их объединение.

Статья выполнена в рамках проекта РГНФ № 99-03-19623

1. Forman P. Weimar Culture, Causality and Quantum Theory, 1918-1927: Adaptation by German Physicists to a Hostile Intellectual Environment // Historical Studies in the Physical Sciences. 1971. №3. P. 1-115.

2. Forman P. The Financial Support and Political Alignment of Physicists in Weimar Germany// Minerva. 1974. № 12. P. 39-66.

3. Schroeder-Gudehus Br. The Argument for Self-Government and Public Support of Science in Weimar Germany // Minerva. 1972. № 10. P. 537-570.

4. Cahan D. An Institute for an Empire: The Physikalisch-Technische Reichsanstalt 1871-1918. Cambridge: Cambridge UP, 1989.

5. Johnson J. The Kaiser"s Chemists: Science and Modernization in Imperial Germany. Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1990.

6. Mehrtens H. Moderne, Sprache, Mathematik. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1990. S. 380-390.

7. Brocke В. vom. Die Kaiser-Wilhelm Gesellschaft im Kaiserreich U Forschung im Spannungs-feld von Politik und Gesellschaft - Geschichte und Struktur der Kaiser-Wilhelm / Max-Planck-Gesellschaft / Eds. Rudolf Vierhaus and Bernhard vom Brocket. Stuttgart: DVA, 1990. S. 17-162.

8. Heilbron J.L. The Dilemmas of an Upright Man: Max Planck as Spokesman forGerman Science. Berkeley: California UP, 1986. P. 36-37.

9. Burchardt L. Die Kaiser-Wilhelm-Gesellschaft im Ersten Weltkrieg (1914-1918)// Forschung im Spannungsfeld von Politik und Gesellschaft - Geschichte und Struktur der Kaiser-Wilhelm/Max-Planck-Gesellschaft / Eds. Rudolf Vierhaus and Bernhard vom Brocket. Stuttgart: DVA, 1990. S. 163-196.

10. Szollosi-Janze М. Fritz Haber 1868 bis 1934. Eine Biographic. Munich: Beck, 1998.

11. Trischler H. Luft- und Raumfahrtforschung in Deutschland 1900-1970. Frankfurt am Main: Campus Verlag, 1992. S. 89-108.

12. Forman P. Scientific Internationalism and the Weimar Physicists: The Ideology and its Manipulation in Germany after World War I II Science Studies. 1973. № 64. P. 151-180.

13. Schroeder-Gudehus Br. Challenge to Transnational Loyalties: International Scientific Organizations after World War I // Science Studies. 1973. №3. P. 93-1 18.

14. Hammerstein N. Die Deutsche Forschungsgemeinschaft in der Weimarer Republik und im Dritten Reich. Munich: Beck, 1999.

15. Brocke В. vom. Die Kaiser-Wilhelm-Gesellschaft in der Weimarer ftepu blik // Forschung im Spannungsfeld von Politik und Gesellschaft - Geschichte und Struktur der Kaiser-Wilhelm/Max-Planck-Gesellschaft / Eds. Rudolf Vierhaus and Bernhard vom Brocket. Stuttgart: DVA, 1990. S.I 97-355.

16. Ringer F. The Decline of the German Mandarins.Cambridge: Harvard UP, 1969.

17. Harwood J. Styles of Scientific Thought: The German Genetics Community, 1900-1933. Chicago: Chicago UP, 1993.

18. Walker М. Nazi Science. New York: Plenum, 1995. P. 7-13.

19. Beyerchen A. Scientists under Hitler: Politics and the Physics Community in the Third Reich. New Haven: Yale UP, 1977.

20. Kevies D. In the Name of Eugenics. Berkeley: California UP, 1985. Chapters I & 2.

21. Proctor R. Racial Hygiene: Medicine under the Nazis. Cambridge, MA: Harvard UP, 1988. Chapters 1 & 2.

22. Weindling P. Health, Race, and German Politics between National Unification and Nazism, 1870-1945. Cambridge: Cambridge UP, 1989. Chapters 1-6.

23. Faith Weiss Sh. Race Hygiene and National Efficiency: the Eugenics of Wilhelm Schallmayer. Berkeley, California UP, 1987.

24. Faith Weiss Sh. The Race Hygiene Movement in Germany // Osiris. 1987. №3. P. 193-236.